— Подпоручик Озерский, вы?! — не переставая рубиться, воскликнул он. — Как вы можете, князь – на своих-то однополчан?!
— Всё!.. — прокричал остальным злодеям раненый. — Мы раскрыты! Порешайте обоих! Да поживей! — И сам, кривясь от боли, снова вступил в баталию.
После этих слов шпаги нападавших стали хлестать с двойной быстротой. Хотя двое из них были теперь увечны, казалось, что к злодеям пришло подкрепление.
От тяжелого меча у фон Штраубе уже стала неметь рука. Легкость шпаг из недостатка стала превращаться в преимущество противников. И Двоехоров явно утомился уже, сам выпадов больше не делал, только парировал, к тому же не всегда удачно, ибо (барон не заметил, когда) получил еще один укол в плечо.
Сам фон Штраубе уже несколько раз мог быть убит, но по-прежнему спасала кираса.
— На нем латы! — крикнул разоблаченный подпоручик Озерский. — Не колите в грудь, господа! Колите его в горло, в глаз!
После этих слов стальные жала шпаг замелькали у самого лица рыцаря. Мысленно фон Штраубе уже стал читать последнюю в своей жизни молитву к Господу, ибо понимал, что долго им так вдвоем с Двоехоровым не продержаться против восьмерых. Похоже, его высокому предназначению суждено было оборваться на этой булыжной мостовой…
И вдруг он увидел позади нападавших огромную фигуру в мальтийском плаще.
— Отец Иероним! — воскликнул он. — На нас напали! Зовите караул!
Но никакой караул не нужен был могучему слепцу. Раздвигая уличных зевак, он безошибочно направлялся на звон железа и на голос фон Штраубе. В руке он уже держал свой широкий палаш, всегда отточенный как бритва.
Барон ощутил порыв ветра – это клинок Иеронима прошелся перед самым его лицом. Шеи нападавших не были помехой для этого клинка – с первого же маху три отсеченные головы, как кочаны капусты, подпрыгивая на булыжниках, покатились по мостовой.
В один миг была одержана решительная победа. Отец Иероним, правда, еще раз отвел для удара свой страшный палаш, но сие было уже избыточным.
— Уходим, господа! — успел крикнуть князь Озерский, и злодеи мигом отпрянули, не решаясь более подступиться. — Головы, головы подберите! — скомандовал князь.
Один из нападавших быстро сложил откатившиеся головы с масками на лицах в свой плащ.
— Нельзя им позволять!.. — с трудом сумел проговорить Двоехоров, но сам он настолько изнемог в баталии, что уже не находил в себе силы двинуться с места – в окровавленном мундире и лосинах, стоял, прислонясь спиной к карете, и тяжело дышал.
Тот, с плащом, быстро управился со своим делом, и нападавшие мигом исчезли в здешних ранних сумерках.
— Эх, жаль… — вздохнул Двоехоров. — Головы надо было бы немедля в Тайную экспедицию! По головам их бы там всех – в один миг… А так знаем только одного Озерского – затаится же, шельма, наверняка.
Слепца, однако, мало интересовали и отрубленные головы, и здешняя Тайная экспедиция. Он уже вложил в ножны палаш и приобнял фон Штраубе за плечи:
— Ты не ранен, сын мой?
— Кажется, нет, — проговорил барон. — Но если бы вы, отец мой, вовремя не подоспели, через минуту-другую был бы убит, без сомнения… Каким образом вы, однако, столь своевременно появились тут?
— То Господь меня привел и руку мою направил, — сказал слепец. — Вот вы и живы по воле Его. Господь все дарует своевременно – кому жизнь, кому смерть.
— Что ж, можем ехать во дворец, — как ни в чем не бывало, вступился Двоехоров.
— Но вы ранены, — сказал фон Штраубе, — вам сейчас нужен бы лекарь.
— Пустяк, — отозвался бравый капрал. — Такой пустяк службе гвардейца не помеха. А вот не доставить вас по приказу его императорского высочества – это при службе в гвардии большой позор.
— Быть может, я сам доеду? — предложил фон Штраубе.
— Никак невозможно, — с решительностью сказал гвардеец. — Говорю ж вам – приказ у меня. Тем более – при такой позиции. — Он кивнул на обезглавленные трупы, распростертые на мостовой. — Только теперь уж я поеду с вами в одной карете, а то как бы чего опять…
— Но наша лошадь пала, — напомнил фон Штраубе.
— Ну сие не беда, — отмахнулся Двоехоров, — сие мы уж как-нибудь…
Только сейчас к ним поспешал кем-то, видимо, кликнутый городовой.
Двоехоров приветил его ударом в зубы:
— Быстро бегаешь, сучий сын!
Получивши в зубы, городовой ничуть не оскорбился, а даже приосанился.
— Виноват, ваше благородие! — клацнул он каблуками.
— Ладно, — уже миролюбиво сказал Двоехоров, — чего с тебя, дурака, взять… Ты вот что: возьми-ка моего коня да отведи в Семеновские казармы. Там скажешь – капрала Двоехорова конь. Да под уздцы веди, верхом не садись – эдакого тюфяка он вмиг скинет. Горячий конь, арабских кровей. Не для таких убогих, как ты.
Тот отдал честь:
— Слушаю-с! — и, взбодренный двоехоровскою зуботычиной, проворно подбежал к коню.
Столь же споро Двоехоров обеспечил экипаж – попросту взмахом руки остановил проезжавший мимо.
Оттуда высунулся, судя по окладистой бороде и дорогой шубе, купец:
— Чем обязаны, ваше благородие?
— Ну-ка выходь! — приказал ему гвардеец.
— Однако ж я по делам поспешаю, ваше бла… — попытался воспротивиться тот.
Капрал, не тратясь на пререкания, выволок его за ворот и проговорил:
— Государева служба! Не понял ты еще?
А поскольку сии слова снова же были сопровождены хорошей зуботычиной, самым, как начинал для себя усваивать фон Штраубе, весомым тут, в Российской империи, пояснением, то и понятливости у купца мигом прибавилось.
— Так точно, все понятно, ваше благородь! — сказал он, пропуская их в карету.
Попробовали бы они вот так вот где-нибудь в Амстердаме или в Лондоне! Удивляясь здешним порядкам, фон Штраубе первый сел в карету. Двоехоров между тем подошел к кучеру и основательно подергал его за жидкую бороденку, на предмет ее натуральности, а не приклеенности, и, оставшись вполне доволен, приказал:
— Во дворец! Быстро! — Лишь затем уселся в карету рядом с бароном.
Когда отъезжали, фон Штраубе через окно еще раз взглянул на отца Иеронима, утесом возвышавшегося на мостовой, и сейчас еще больше, чем прежде, испытал раскаяние. Как он мог заподозрить его в худом умысле против себя? Принять за хитроумного убийцу того, кто на деле оказался его ангелом-спасителем!..
— А лихо ваш слепой головы им оттяпал! — восхищался по дороге Двоехоров. — Верно, впрямь Господь направлял!.. Я-то думал, Он, Господь, только на молитвы сподобить может, а оказывается, в ином случае – и головы сечь… — И, не слишком задерживаясь на вопросе промысла Божьего, добавил: – Вот жаль только, что головёнки эти мы не смогли прихватить, право, жаль! Большая была б удача, кабы тех шельм по головам опознали!.. — Затем, чуть помолчав, попросил: – А вы, господин барон, не окажете ли такую милость?..
