Придуманная Климентом IV стратегия оказалась чрезвычайно эффективной. Уже спустя полвека никто не помнил, чем именно прогневал Вазалис папу. С середины пятнадцатого столетия и вовсе никто бы уже не рискнул утверждать, что такой человек действительно когда-то существовал.
Так рассказывали эту мрачную историю те, кто был убежден в ее достоверности. Таких было немного, но Хьюго Вермеер входил в их число.
По правде сказать, Вермеер был готов поверить в любую легенду, коль скоро она несла на себе отпечаток заговора, тайны и скандала. Если, сверх того, она хоть каким-то боком касалась искусства или философии и к ней примешивалось подозрение на антиклерикализм, он первым устремлялся на ее поиски с рвением, достойным спартанца в день битвы.
Хьюго Вермеер был бойцом, пылким и смелым воином, полной противоположностью своему знаменитому предку из Делфта (по крайней мере, сам Хьюго, никогда не приводя доказательств, утверждал, что является его потомком по прямой линии), на которого он походил дородностью тела и грубостью черт.
Что до остального, то Хьюго Вермеер был невысок, коренаст, вечно небрит и всегда немного подшофе, даже в те редкие моменты, когда ходил натощак более двух часов. Эта привычка никак не сказывалась на его отвратительном характере, который ставил Хьюго в один рад с взбесившимся ротвейлером. Дни свои он проводил за излиянием желчи на политиканов, дороговизну жизни и распущенную молодежь, с редким апломбом и абсолютной непорядочностью поливая налево и направо беспардонной ложью и неправдоподобием.
Стоило, однако, Вермееру прийти в хорошее расположение духа и вырваться за пределы своих четырех стен, как из него начинала хлестать язвительная ирония (термин «убийственная» здесь был бы более уместен), устоять перед которой не представлялось возможным. Тогда он выказывал безупречную верность и мог пожертвовать ящиком «Шато Петрюс» во имя помощи угодившему в переплет другу. Вечера, когда он вдруг решал еще больше поднять себе настроение, заканчивались для Валентины состоянием продолжительного отупения, вызванного резким и значительным повышением алкоголемии.
Вермеер долил в бокал «Жевре Шамбертен» урожая 1992 года — истинное чудо, бархатистое и мягкое, — знаком показал официанту, что ему требуется вторая бутылка, и с энтузиазмом набросился на телячью отбивную, которую иначе как гигантской назвать было сложно, так как она занимала всю тарелку, от края до края, будучи при этом не менее пяти сантиметров толщиной. Проглотив значительный кусок этого сильно недожаренного мяса, он закончил свой гастрономический штурм пригоршней картофеля фри, а затем разбавил все новым бокалом «Жевре Шамбертен».
— Ах… 1992-й, — проронил он, переводя дух. — Великий год для бургундских. Я ведь уже рассказывал тебе про бургундские?.. Бордо этого года вышли весьма заурядными. О божоле лучше и вовсе не вспоминать. Они просто ужасны!
Хьюго Вермеер выражался на совершенном французском, со всеми его междометиями и ругательствами, и лишь легкая склонность произносить более резко, чем следует, конечные гласные, выдавала его голландское происхождение.
Он бросил презрительный взгляд на стакан с «кока-колой лайт», что стоял на столе, рядом с тарелкой Валентины.
— Как ты можешь пить это? Оно тебя не достойно, дорогуша. Ты ведь отлично знаешь, что эта гадость разъедает внутренности. Все начинается язвой, а затем перерастает в рак. Они делают это специально, мерзавцы. Почему, как думаешь, они так и не раскрыли состав? Все для того, чтобы после этой дряни спихнуть нам по дешевке лекарства, выудить из нас бабки…
— И лишить нас души, — закончила Валентина, которая наизусть знала все сетования друга.
— Не шути с этим, Валентина. Если уж портить сосуды, то лучше делать это приличными вещами. Твое здоровье! — заключил он, глотком осушая бокал.
— Ты пропустил свою эпоху, Хьюго. Тебе следовало жить во времена Дюма и Флобера.
— Даже не говори мне об том… — проворчал Вермеер, и глаза его наполнились тоской. — Ах, обеды мадам Бовари! Филеи, фрикасе из цыпленка, задние ножки барашка, телятина и свинина во всех их вариациях… Не говоря уж о фигурных тортах на десерт и винах, по двенадцать бутылок в ящике. Восемь часов за столом… Жили же люди!
Он вновь наполнил бокал и произнес тост:
— За великого Кюрнонского!
— За короля кулинаров! — зашла еще дальше Валентина, подняв стакан с «колой». — И за всех писателей, умерших молодыми и толстыми в жесточайших муках!
Хьюго Вермеер погладил живот, всем своим видом выражая сомнение.
— Ну… Можно и умереть, лишь бы до самой смерти ни в чем не знать отказа…
Тотчас же начав применять теорию на практике, он отрезал новый кусок говядины, покрыл его толстым слоем беарнского соуса и запихнул мясо в раскрытый рот. Черты его скривились от удовольствия в убедительном подражании пожирающему детей Сатурну, вышедшему из-под кисти Гойи.
— Что тебя беспокоит, Валентина?
— С чего ты взял, что меня что-то беспокоит?
— Вот только не надо, прошу тебя… Со мной это не проходит.
Валентина опустила глаза и начала тыкать меланжером в дольку лимона, плавающую на поверхности «коки».
— Я не могу об этом говорить, Хьюго. В договоре был пункт о конфиденциальности, и я его подписала. Мне не нужны неприятности.
— Не связан ли, случайно, твой встревоженный тон с некоей рукописью, приобретенной на прошлой неделе неким пожилым торговцем, который в последнее время сделал все для того, чтобы о нем все забыли? Если ответ положительный, моргни один раз. Отрицательный — высунь язык. Даже если за тобой следят, адвокаты Штерна не смогут этим воспользоваться в день суда.
— Как ты узнал про этот Кодекс, Хьюго?
— Все знать — моя работа. И я очень способный, если ты не забыла. Говорю это со всей скромностью, разумеется. Так что же нам известно… Предпосылка первая: я слышал, что старый плут Элиас отдал кучу денег за одну старую книжку, которую не пожелала приобрести ни одна муниципальная библиотека, — такая она потрепанная. Если он хочет из нее что-то вытащить, ему нужен хороший реставратор. Предпосылка номер два: ты — лучшая в свой профессии и, что немаловажно, ты свободна и умираешь с голоду. Подведем итог этому силлогизму: Элиас с тобой связался, предложил работу, и ты, будучи девушкой неглупой, согласилась, но стала задавать себе вопросы.
Валентина наградила его вялыми аплодисментами.
— Неплохо для типа, который не получил степень бакалавра.
— Если у меня ее и нет, то лишь потому, что мои дорогие родители не захотели, чтобы я общался со всякой чернью.
То, что Вермеер принадлежал к элите общества, было для Валентины отнюдь не новостью. Действительно, с самого рождения родители готовили Хьюго к тому, что в будущем ему придется жить в полном соответствии со статусом рантье. За последние полтора века ни один из членов его семьи не работал за плату, и так должно было быть и далее. Единственные общественные структуры, в которые Вермеер позволял себе входить, требовали вступительного сбора в десять и более тысяч евро, и это — не считая ежегодного членского взноса.
