– Пьетро! – отчаянно позвала она. – Сынок! Помоги!
Между тем Катрин чудесным образом сумела выбраться из горящего кресла и теперь лежала на боку и взывала:
– Боже! Боже! Боже!
Среди черного дыма и огня возник Пьетро. В его глазах была боль, но светилась и та необычная стойкость духа, которой он обладал с детства. Анна Магдалена колотила по пропитанной маслом юбке, так что обгоревшие клочья отрывались от нее и, тлея, парили вокруг. Она кричала от жара, лизавшего ее обнажившиеся ноги и руки. Когда задымился край ее черной мантильи, она стянула ее с головы и отбросила в сторону.
Пьетро подбежал к ней и быстро и решительно закутал ее в единственное в доме шерстяное одеяло. Как только пламя погасло, он развернул одеяло и устремился к огню, угрожавшему его корчившейся на полу жене.
Не обращая внимания на ожоги, Анна Магдалена поднялась на ноги и побежала к очагу, у которого стояло ведро с водой – весь их дневной запас. Она схватила его и плеснула на яркий костер, в который превратилось родильное кресло. С резким шипением пламя стало затухать, и из его середины потянулся черный дым. Добивая последние языки огня одеялом, Пьетро крикнул:
– Матушка, ступайте к ней! Дитя уже родилось, но не издает не звука!
Катрин лежала в блаженном молчании, слышалось лишь ее тяжелое дыхание. Между ее ног тянулась длинная, окровавленная пуповина, на конце которой, соскользнув прямо на пол, лежал, сжимая красные кулачки, младенец: отлично сложенная темноволосая девочка, личико которой было накрыто последом – пропитанным кровью мешком, в котором она провела целых девять месяцев.
«Сорочка!» – вздрогнула Анна Магдалена, и ее руки, несмотря на жару, покрылись гусиной кожей: это был совершенно особый знак.
Так богиня отметила ребенка, наделенного совершенно особым внутренним зрением, совершенно особой судьбой.
Но вслух она закричала:
– Еще не посинела, видишь? Еще не посинела! – и, отшвырнув ведро, кинулась к младенцу.
В одно мгновение она достала из-за пояса кинжал, перерезала пуповину, отбросила нож, подхватила ребенка на руки и сняла с лица сорочку. Уцелевшими краями юбки отерла со спокойного личика красно-черную кровь и творожистую грязь цвета слоновой кости, потом перевернула ребенка и несколько раз шлепнула его между лопаток.
Эффект был потрясающий: ребенок закашлялся, потом сделал первый вдох и наконец заверещал изо всех сил.
– Это мальчик? Сын? – заволновалась Катрин.
– Здоровая девочка! – объявила Анна Магдалена и заплакала от счастья.
Катрин залилась слезами – от стыда ли, что ребенок не того пола, какой хотелось бы, или же от более злобного сожаления о том, что он выжил? Пьетро улыбнулся ребенку, но его радость явно была несколько приглушена разочарованием.
– Неужели только я радуюсь этому младенцу? – воскликнула Анна Магдалена. – Благодарение Господу, – а мысленно добавила: «и богине», – за эту здоровую девочку! – И поскольку это было ее правом в доме, где она выросла, она провозгласила: – Ее имя – Сибилла!
Итак, она произнесла это имя: Сибилла – чудесное языческое имя, ниспосланное ей во снах. Сибилла: мудрая женщина, жрица и пророчица, дитя самой Великой Матери.
Пытаясь сесть, Катрин протянула руки к ребенку и возразила самым угрожающим тоном:
– Мари! Мария! Ее имя – Мария, как у Непорочной Девы, и никакого другого и слышать не желаю! Тут вам не Италия с ее мудреными старинными обычаями! И живут здесь не язычники!
Анна Магдалена холодно вскинула густую черную бровь.
– Называй ее как тебе угодно, невестушка, но перед Богом и Его Матерью ее имя всегда будет – Сибилла!
– Пьер! – Катрин повернула голову и, откинув через плечо копну золотисто-рыжих волос, подняла на мужа умоляющие зеленые глаза. Даже испачканная кровью и потом, с измазанными последом ногами, она была красива, и муж ни в чем не мог бы ей отказать. – Пьер, неужели ты позволишь, чтобы наш единственный ребенок носил варварское имя? И при этом даже не французское!
Анна Магдалена выпрямилась в полный рост и грозно посмотрела на сына. Она выполняла священное поручение, а в такие минуты чувствовала, что богиня наполняет ее необычайной силой. И она знала, что Пьетро видит это в ее глазах, и знала, что ей не нужно ничего говорить, ничего делать, чтобы вышло так, как того хочет она. В любом случае Анна Магдалена знала, что сын соблюдает христианские обряды лишь для того, чтобы ублажить жену, и если уж он и почитает в глубине души какое-то божество, то это – богиня, а значит, взгляд той, что является матерью для всех, обязательно напомнит ему о его долге.
Он взглянул на нее, увидел в ее глазах послание и понял его. И в то же самое время Анна Магдалена поняла, что целиком и полностью пойти наперекор любимой жене он не сможет.
Поэтому он устало вздохнул и сказал спокойно:
– Не буду слушать, как вы, бабы, спорите. Пожар пожаром, а день сегодня счастливый. Урожай отличный, и успели собрать его до дождя. Наша доля пшеницы уже в амбаре старины Жака. Да еще и малышка у нас родилась. Пусть ее называют Мари-Сибилль, и дело с концом.
И он помог жене перебраться на кровать.
Анна Магдалена занялась своим делом, как будто зло и не входило в дом и не пыталось сделать Катрин своей союзницей. Она помогла невестке снять пропитанную родильными водами и кровью рубашку и постаралась помыть ее с помощью мокрой тряпки: было уже слишком темно, чтобы идти за водой к колодцу. Поскольку уже наступила ночь, Катрин не стала надевать новую рубашку. Видя, что по телу Катрин, несмотря на жару, бегают мурашки, Анна Магдалена прикрыла покатые плечи девушки тем, что осталось от одеяла.
Потом она обвязала толстый, мягкий живот Катрин тряпкой и привязала к ней другую тряпку, чтобы та впитывала сопровождающую роды кровь, после чего дала девушке сильный снотворный отвар, смешанный с ивовой корой. И лишь после этого помыла младенца, запеленала его и передала матери. Несмотря на свое изначальное разочарование, теперь Катрин с нежностью смотрела на дочку и, тщательно следуя советам повитухи, начала ее кормить. Тем временем Анна Магдалена расчесала и заплела ее длинные рыжие волосы. Когда малышка наелась до отвала, повитуха принесла Катрин миску с холодным рагу и остатками цыпленка, и та с аппетитом поела.
Потом и Пьетро повесил одежду на спинку кровати, и вскоре все трое – отец, мать и дитя – дружно уснули. Анна Магдалена тихонько вымела за порог все, что осталось от обуглившегося родильного кресла и сгоревшей соломы. К тому времени начался дождь. Сначала появились редкие, тяжелые капли, а потом длинные и острые, как иголки, да такие частые, что за их стеной нельзя было разглядеть оливковую рощу.
Она собрала грязные тряпки и запачканную рубашку Катрин и развесила их на ветвях невысокой оливы, чтобы дождь как следует их постирал.
