Гуго крикнул, приглашая к себе Теодора, Бельтрана и Альберика.
— Мы будем пытаться заключить мир, — сообщил он им, переводя дыхание. — Это безумие. Нужно узнать, почему греки напали на нас с такой неистовой жестокостью.
Немногим позже, сжимая в руках ветку с густыми листьями, сопровождаемый по бокам Теодором, Альбериком и священником, державшим шест с привязанным к нему крестом, Гуго галопом помчался в пыльную дымку, а за ним последовал Бельтран. Своих убитых, уже раздетых догола и пугавших присутствующих жутким видом кровавых ран, франки стащили к погребальным кострам, наскоро сооруженным возле ручья. Курган из трупов полили маслом. Священник нараспев прочитал «Реквием». Потом в этот монумент погибшим бросили факел; языки пламени охватили мертвые тела, и вскоре над курганом появились клубы черного дыма. Едкий смрад горящих тел повис над линией обороны. Подъехал на коне Готфрид; лицо его до сих пор пылало неистовством сражения. Посмотрев на Элеонору отсутствующим взглядом, он подъехал к промежутку в линии повозок, сделанному для того, чтобы смогли выехать виконт с командирами, и стал смотреть на поле битвы, где понемногу скапливались греки. Из лагеря противника прискакали посланники с ветвями мира в руках.
Франки разрешили грекам обойти поле битвы и забрать своих убитых и раненых. Обессиленная Элеонора опустилась на землю. Имогена присела рядом. Они разделили краюху черствого хлеба, выпили вина и закусили сушеными финиками.
— Мы вроде бы идем на Иерусалим, Град Небесный, — пробормотала Элеонора. — А вместо этого попали в адскую долину смерти.
— Сестра?
Элеонора подняла голову. Над ней стоял Норберт. Изможденное шелушащееся лицо бенедиктинца было покрыто брызгами крови.
— Там — кузнец Фулькер, — кивнул головой Норберт. — Он умирает от ран. Говорит, что должен что-то сказать вам перед тем, как исповедаться.
Элеонора поднялась. У нее так сильно кружилась голова, что Норберту пришлось поддерживать ее под руку, ведя вдоль ряда повозок. Они прошли мимо небольших групп людей, собравшихся возле стонущих мужчин и рыдающих женщин. Некоторые крестоносцы чинили свое оружие. Некоторые стояли на коленях и молились возле маленькой статуэтки Девы Марии или святого заступника. И над всем этим витали клубы дыма, смрадного и густого. Когда дым на мгновение рассеялся, они увидели Фулькера, которого положили на землю, подперев ему голову какими-то пожитками. Он весь дрожал, а грязная повязка на шее и груди пропиталась кровью.
— Я не могу остановить кровотечение, — пробормотал лекарь. — Слишком много ран.
Элеонора опустилась на колени. Веки Фулькера затрепетали, он попытался взять ее за руку, но у него не хватило сил. Элеонора, борясь с усталостью и подавляя подступившую тошноту, старалась не обращать внимания на зловоние, окружавшее их.
— В меня попали стрела и камень из пращи, — сказал, задыхаясь, Фулькер. — Почти одновременно. — Он заморгал глазами. — В спину и шею. Значит, такова воля Божья. Слушайте, что я вам скажу. — Кузнец взглянул на Норберта, и тот удалился. — Наклонитесь поближе. — Элеонора наклонилась. — Я наблюдал за вами, — сказал кузнец, задыхаясь. — И я доверяю вам, госпожа Элеонора. Поэтому я должен с вами поговорить. Я был в той толпе, которая убила Анстриту. Нет-нет, не уходите, выслушайте меня! Вы же не из Оверни, сестра, где все живут в мире ведьм и колдунов. Анстрита была странницей, знавшей толк в разных травах; она пришла в нашу деревню и поселилась здесь. Но она казалась нам чужой. Мы подозревали ее кое в чем. Она была необщительной, хотя, видит Бог, довольно приветливой, а еще — молодой и хорошенькой. Некоторые женщины завидовали ей, а мужчины волочились за нею. Деньги у нее водились, и, как бы там ни было, она вела добродетельную жизнь. Но это все равно не спасло ее. Ходили всяческие слухи, а все трагедии и несчастья списывались на нее. В прошлом году, через неделю после Михайлова дня, я вместе с другими грешниками пил вино в таверне «Божья лоза»… — Фулькер умолк, хватая ртом воздух, и на губах его выступила розовая пена. Веки его затрепетали, и он сделал глубокий вдох. — Нам принесли тайное послание. Никто не знал, откуда оно. В определенный день мы должны были собраться на пустоши как раз тогда, когда отец Альберик зазвонит на всенощную. Так мы и сделали, собравшись один за другим в поросшей травой ложбине; она была достаточно глубокой, чтобы никто не видел пылающий там огонь. Мы думали, что это шутка, однако в послании упоминалась Анстрита, поэтому мы, налитые пивом и злобой, согласились. Мы должны были прийти в капюшонах и масках; так мы и сделали, хотя я узнал их — старосту Роберта и других грешников. — Фулькер снова остановился, чтобы перевести дыхание.
— Кого именно? — спросила Элеонора.
— Не могу сказать, сестра, ибо скоро мне предстоит предстать перед Господом. Я не желаю ни лгать, ни осуждать других. Моя душа и так уже черна и тяжела от грехов. — Кузнец еще раз прервался, заходясь кашлем.
Элеонора схватила потертый бурдюк и поднесла его к губам умирающего. Лицо Фулькера уже тронула смертельная бледность. Элеонора быстро огляделась. Рассказ кузнеца позволил ей немного отвлечься от суматохи, царившей вокруг. Она внезапно вспомнила о том, что Гуго ускакал к грекам, и мысленно помолилась, чтобы он вернулся целый и невредимый.
— Сестра, выслушайте меня, Бога ради, я буду краток. — Фулькер схватил руку Элеоноры своими дрожащими пальцами. — Потом появился всадник в капюшоне и маске. И рассказал нам страшную историю о том, что на самом деле Анстрита — ведьма, которая заслуживает смерти. Он рассказал нам также о том, что она засовывала пальцы в глаза умершим и откусывала длинные желтые ногти с трупов повешенных, которые специально искала. Темной ночью она совершала черные жертвоприношения демонам, подавая им чаши с кровью. Это была чушь, но мы поверили незнакомцу, — прошептал Фулькер. — Он настаивал на том, чтобы мы освободили нашу деревню от этой нечисти. Каждому из нас он дал бурдюк с вином и серебряную монету, купив таким образом наши тела и души. Нам было велено ждать сигнала, а потом приступать к действию. В ту ночь мы собрались в пивном зале таверны. С нами был ее хозяин. Вы, господин Гуго и Готфрид были в отъезде. Староста Роберт — я уверен, что именно он, — провел нас к дому Анстриты. Сестра, это было святотатство! Анстрита как раз варила пиво в кладовке. Мы ворвались внутрь и попытались схватить ее, но она убежала в церковь. Уже тогда я стал подозревать, что творится нечто ужасное. И уже пожалел, что принял в этом участие.
Я вернулся в ее жилище — нет, не для того, чтобы ограбить его, а чтобы найти доказательства ее виновности. Ничего особенного я там не нашел, но нечто интересное все же заметил. — Фулькер с трудом оперся на локти и подтянулся. — Там был этот всадник. И лицо его, как и в прошлый раз, было скрыто под капюшоном и маской. Я догадался, что он уже успел обыскать дом Анстриты. При мне был молоток, а незнакомец был вооружен мечом и кинжалом. Сказал, чтобы я не совался не в свое дело. И тогда я понял, что он нас просто использовал. Я испугался и убежал. Когда я вернулся к толпе, они к тому времени уже успели поймать Анстриту. Ее связали, как будто она была преступницей, которую поймали на горячем. Я попробовал заговорить с ней и хоть как-то ее утешить. Она спросила, не выслушаю ли я ее исповедь. Я ответил, что я не священник, но она настаивала. Сестра, я чувствовал себя виноватым. У этой женщины было золотое сердце. Тут подбежали другие и стали оскорблять ее. Она прошептала «Конфитеор» и сказала, чтобы я снял ее левый башмак и передал то, что в нем найду, тому, кому я доверяю, какой-то «новой Веронике»…
