засаде:
— В твоих интересах, Любаш, успокоиться. Дыши, милая. И если ты забыла, то я тебе напомню, мое солнышко, ты на поздних сроках.
'Опешив в очередной раз от его наглости, я возмущенно моргаю и шепчу:
— Ты специально…
— Что именно?
— Ты все подстроил, чтобы я опять забеременела? Да?
Цыкает и со вздохом немного приподнимает брови, чтобы выразить мне свою мужскую снисходительность, которая подтверждает мои догадки.
— Возможно.
— Возможно?! — Охаю я и мне становится липко между лопаток, куда сегодня с утра целовал
Богдан.
— Я всегда хотел троих детей, Люба. Для тебя это новость? Мы это с тобой обсуждали, разве нет?
У меня голова кружится и тошнота усиливается. Кажется, обед просится на пиджак и белую рубашку Богдана.
— У тебя как раз и три ребенка было… — цежу я сквозь зубы, — или мне напомнить о Доминике…
М? Имя-то какое вы ей выбрали… — смеюсь, — у тебя со мной как-то все попроще, а с Кристиной вы такие выдумщики, куда деваться.
— От тебя хотел троих детей, — голос Богдана вновь становится стальным, а глаза холодными и отстраненными.
Он подходит ко мне, решительно берет меня под локоть и доводить до машины. Он и сам сейчас будто весь из стали. Ни крупинки мягкости или нежности:
— Тебе надо выпить таблетку.
— Оставь меня в покое…
— Я подумаю над этим, но после твоих родов, — цедит он сквозь зубы и сжимает мой локоть крепче, до боли, — и после свадьбы нашей дочери.
— Зачем тебе от меня трое детей… — сдавленно спрашиваю я и предпринимаю попытку выдернуть руку из его жестокого захвата. — ты меня использовал…
— Если ты продолжишь разговор в том же духе, что я тебя использовал, что я тебя подставил с беременностью, — он мягко, но уверенно разворачивает меня к себе и с угрозой заглядывает в глаза, — что я подстроил все и что лучше бы ты сделала аборт, то я сделаю неутешительный вывод, что ты не любишь нашего третьего малыша, а мать, которая не любит ребенка…
— Прекрати немедленно…
— Ты прекрати, — сейчас его зрачки не расширены и говорят мне о том, что мой муж разъярен.
Я должна быть осторожной. Я не смогу взять его истериками, слезами и обидой, которая провоцирует в нем ответную агрессию.
Через несколько секунд напряженного молчания Богдан помогает мне сесть в машину, но затем не торопиться захлопнуть дверь и оставить меня. Он достает из кармана пиджака блистер с таблетками.
— Какой же ты бессовестный.
— Ты меня таким и полюбила, — поднимает взгляд.
Я выхватываю блистер из его пальцев, выдавливаю на ладонь таблетку и закидываю ее в рот.
Он прав, истерики мне не помогут, и на мне слишком большая ответственность за новую жизнь.
— Я все-таки предупрежу отца, чтобы он был с тобой помягче, — говорит Богдан, внимательно наблюдая за мной.
Поворачиваю к нему лицо, и он улыбается:
— Лишь попрошу просто не быть резким. В подробности вдаваться не буду, Любаш, а то будет все выглядеть так, будто я ябедничаю.
— Я справлюсь с твоим отцом, — зло рассасываю травяную таблетку, и рот наполняется горечью.
— Думаешь? — его взгляд опять меняется.
Опять он темнеет мужской заинтересованностью.
— Да, — сглатываю горькую слюну. — Пора взрослеть.
— Хорошее решение, — подается в мою сторону, придерживая дверцу рукой. — Сорок лет уже, как никак. Важный рубеж жизни.
Глава 22. Мне не нравилась твоя семья
— Я сегодня познакомилась с внебрачной дочерью Богдана, — смотрю на сухую узловатую ветку, что торчит из высокой белой вазы, стоящей на полу. Перевожу взгляд моего свекра Алексея
Романовича. — Очень интересная встреча получилась.
Они с Богданом похожи. Только у его отца больше морщин и волосы почти все поседели, но вот эта агрессивная сильная порода чувствуется и в седине.
Я не знаю, чего ждала от Алексея Романовича, но не того, что он только вскинетбровь и медленно отставит чашку с кофе на стол:
— Вот как.
— И все? — обескураженно спрашиваю я.
— А чего ты ждешь? — вздыхает.
Я растерянно моргаю.
Кажется, я зря пришла.
— Вы мне… лгали, — неуверенно говорю я и чувствую себя дурой под усталым и снисходительным взглядом свекра. — Вы и Богдан… — я замолкаю и через секунду продолжаю,
— зачем?
— Затем, что это было правильно.
— Нет.
— Неубедительно.
Я опять моргаю. Прохожу к креслу перед столом свекра, и медленно опускаюсь в него:
— У вас никакой совести…
— Я бы был на твоем месте поосторожнее в словах, Любовь, — вновь поднимает чашку у к губам.
— Ты же знаешь, я не люблю оскорбления.
— Это не оскорбление, это констатация факта.
Делает глоток и немного прищуривается на меня, и я, как в юности, теряюсь под, этим сканирующим и оценивающим взглядом, но я уже не восемнадцатилетняя соплячка.
— Я знаю, что я вам никогда не нравилась, — тихо смеюсь, чтобы скрыть свою неуверенность, —
но обманывать меня… покрывать сына…
— А кого мне еще покрывать? — Алексей Романович хмыкает. — Например… — задумчиво тянет и насмешливо предлагает, — твоего отца?
— Что? При чем тут мой отец?
Алексей Романович откидывается назад на высокую спинку кресла и делает вновь глоток, который долго смакует.
— Дело не в том, что ты мне не нравилась, — Алексей Романович пожимает плечами, — мне не нравилась твоя семья, Люба.
— У меня хорошая семья…
Становится липкой и холодно. Я пришла говорить не о мама и папе, а о Богдане и его внебрачной дочери.
— Нет, — Алексей Романович расплывается в улыбке. — Вы были по уши в долгах, Люба, но у твоего отца была суперспособность играть на публику богатого и обеспеченного человека, но долги росли и росли… — теперь смеется Алексей Романович, — а еще он был заядлым игроком.
Все верил, что
