бродят.
Тошнота усиливается ядовитым уколом страха. Между лопаток пробегает озноб.
— Хотя, может быть, тебя запереть до свадьбы? — Богдан наклоняется ко мне и внимательнее всматривается в глаза. — Например, в частной клинике и отдельной палате под охраной на сохранении, м?
Я аж задерживаю дыхание. Кончики пальцев дрожат.
— Я шучу, милая, — он касается моего подбородка и холодно улыбается уголками рта, — хотя ты всегда говорила, что я не умею шутить, да? — поправляет ворот моей блузки. — Папе привет передавай.
Мне не сбежать, и Богдан очень прозрачной шуткой намекнул, что жестко возьмется за меня, если будет мной недоволен.
— Ты не посмеешь… — выдыхаю я.
— А я думаю, — наклоняется ко мне, — что я сейчас многое посмею и позволю себе, Люба, —
скользит взглядом по лицу и вновь всматривается в глаза. — Я не против того, чтобы ты побеседовала с моим отцом. И, Люба, — опять кладет руку на живот, — и если бы я его боялся, то меня бы женили на другой, — чувствую под его рукой толчок, — совсем не на тебе.
Глава 20. Зачем ты мне это сказал?
Конечно, я подозревала, что такому замечательному и перспективному Богдаше папа искал невесту, наверное, чуть ли не с пеленок.
Он же явно расписал всю его жизнь по годам и даже по десятилетиям, но тут я, соседская девчонка, испортила все планы.
Залетела, мелкая гадина, и весь проект под кодовым названием “идеальный сын” был бессовестно уничтожен его же сыном, который уперся рогом: “я женюсь и точка”.
Это, конечно, до сегодняшнего дня было трогательно и мило, но теперь я вижу в решении Богдана быть со мной, как с женой, не его любовь, а желание насолить отцу-самодуру, который планировал его женить после учебы за границей, но… на ком?
— Но и не на Кристине он бы тебя женил, — клокочу я, в злобе вглядываясь в лицо самодовольного мерзавца-мужа. — На ком?
Я не могу рационально оправдать это желание выяснить, кого мой свекр готовил в жены Богдану.
Наверное, пора признаться, что неодобрение свекра меня, восемнадцатилетнюю девчонку, сильно ранило и обидело. Поэтому мне, пусть и больно, но любопытно узнать, на ком хотели женить Богдана.
Я, как и любая другая, хотела бы, чтобы меня приняли в семью мужа с радостью, теплом и любовью, но моей беременности никто не был рад.
Кроме Богдана, и то я сейчас сомневаюсь в его искренности.
Может, он и в восемнадцать лет был продуманным говнюком, который хотел уйти из-под власти отца, а меня он просто использовал.
Хотя… кто же так целует нелюбимую невесту? Кто так шепчет на ухо, что мы справимся и что не надо плакать, ведь мы есть друг у друга.
Не сходится. Ничего не сходится, и я ничего не понимаю.
— Разве сейчас это имеет значение? — спрашивает Богдан, с легким пренебрежением вскинув бровь.
— Тогда зачем ты мне об этом сказал? Что бы что? — повышаю я голос. — Чтобы унизить меня?!
В следующее мгновение он сгребает меня в охапку и крепко прижимает к себе.
Уткнувшись в его грудь лицом, я от его терпкого и густого парфюма теряю связь с реальностью на несколько секунд.
А еще меня обдает жаром женской растерянности от его внезапных удушающих объятий, в которых я чувствую свою слабость и уязвимость перед ним.
Что это?
Прилив чувства внезапной вины перед беременной женой?
Замираю, когда он прижимается горячей щекой к моей макушке и задерживаю дыхание.
— Вот и ты будешь меня также обнимать спустя двадцать и тридцать лет, — слышу голос Светы. —
И сорок лет.
Ясно.
Это очередная игра на публику. Мне становится так горько, что аж сердцебиение затихает от отчаяния.
Какая же я дура. Я опять приняла порыв Богдана обнять меня за чистую монету, а на деле он вновь продолжает лицедействовать перед дочерью и будущим зятем.
— Пока, пап! — кричит Света. — Пока, мам! Мы, может, вечером на ужин заскочим?
— Мы будем только рады! — отвечает Богдан, продолжая крепко стискивать меня в объятиях, в которых мне мучительно больно. С меня будто содрали кожу живьем.
— Тогда с вас десерт.
— Принято! — доносит ветер голос Андрея. — И я помню, Любовь Константиновна любит малиновый чизкейк!
Я, конечно, могу сейчас оттолкнуть Богдана с криками, что он козел и урод. Могу устроить некрасивую сцену с истерикой, которая, возможно, закончиться преждевременными родами и лужей крови на брусчатке, но по факту… что это изменит?
Я окрашу жизнь моих детей в безрадостные тона трагедии, ненависти, криков и отчаяния, но по итогу я как была дурой, так и останусь. И к тому же после моей истерики мне точно прилетит от
Богдана и даже от его отца, который никогда не был на моей стороне.
Поэтому я мягко отстраняюсь от обманщика-мужа и поднимаю ладонь, чтобы попрощаться с дочкой, которая с улыбкой до ушей машет мне, а после прижимает к Андрею.
— У меня вопрос, Богдан, — поправляю волосы дрожащими пальцами, — если Андрюша поступит с нашей дочерью так, как ты поступил со мной, — поднимаю на ‘него обреченный взгляд, — то ты… — хмыкаю, — был бы рад?
Глава 21. Пора взрослеть
— Нет, я бы не был рад, — отвечает Богдан и с явным агрессивным раздражением приобнимает меня к машине. — Ты задаешь глупые вопросы, Любаш. Если ты не заметила, то я и сейчас не особо счастливый и радостный.
Последние слова уходят в хрипловатый рык злости.
— Ах, глупые вопросы я задаю…
Я все же Богдана отталкиваю.
Андрей и Света скрылись за углом цветочного и нас уже не видят, поэтому терпетьблизость
Богдана я не хочу.
— Не трогай меня! — рявкаю я полушепотом. — Что ты ко мне лезешь?! Мне противно от тебя!
Меня опять начинает трясти, а Богдан прищуривается как хищник в
