че не купалась? — удивляется Горелый, и мне даже не требуется применять дедуктивный метод, чтоб понять суть вопроса.
— Ты следил за мной, что ли? — вскидываюсь я, но низ живота чуть побаливает, потому вскидывание получается неубедительным, поморщившись, падаю обратно на траву, выдыхаю с презрением, — изврат, оказывается, какой…
— Ну, а чего ты хотела? — нисколько не обижается Горелый, затем переворачивается, упирает локоть у моей головы, смотрит внимательно, — чего такое? Сильно я тебя… помял?
В голосе у него ни грамма раскаяния, потому отвечаю грубо, не собираясь его щадить, рожей не вышел, чтоб деликатничать с ним, гадом:
— Конечно! Дубина такая… Как вообще поместился… Теперь болит все…
— О как… — он нисколько не расстраивается, смотрит внимательно, с усмешкой, а затем легко раздвигает ноги, с интересном глядя мне в промежность и легко пресекая все мои попытки вырваться, — да не дергайся! Я посмотрю… Н-да… В самом деле перестарался…
— Пусти… — пыхчу я, возясь под ним, и с легким шоком понимая, что организм, несмотря на полученные только что в массовом порядке эндорфины, опять очень даже не против… Ласковые, аккуратные пальцы скользят по промежности, Горелый, прищурившись, вскидывает на меня взгляд, демонстрирует влажные пальцы.
— Глянь, че это?
— Пусти… — не собираюсь сдаваться я, но вырваться нереально, потому, выдохшись, опрокидываюсь обратно на спину, бессильно скриплю зубами, — не то, что ты думаешь!
— А откуда тебе знать, чего я думаю, а, прокурорша? — язвительно хрипит Горелый и, в противовес своим же словам, ласково потирает клитор. От каждого его движения меня прошибает током, говорить становится сложно, а в глазах опять плывут сладкие предоргазменные круги. Ох, не зря говорят, что воздержание — страшная вещь… Вон, что делается!
— Тоже мне, бином Ньютона… — выстанываю я из последних сил, позорно подрагивая бедрами. Моя реакция не укрывается от Горелого, и он, довольно кряхтя, устраивается опять между моих ног, становится на колени и поддергивает мою безвольную тушку выше, еще шире разводя ноги и смотря вниз. Взгляд его при этом теряет ироничность и приобретает звериную, безумную глубину, которая завораживает…
— Чего сказала? Много умных слов для тупого меня… — бурчит он, медленно, аккуратно входя, и я ощущаю себя трепещущей бабочкой, которую нанизывают на раскаленную иглу… Больно, горячо, невозможно остро… Не могу ничего сделать, только смотрю беспомощно на его лицо, его глаза хищные, грудь волосатую… Боже, какой огромный все же мужик! Везде огромный… Реально, не понять, как помещается. Но, на удивление, помещается. Полностью. Натяжение таково, что, кажется, лопну сейчас, как резиновая кукла.
Но Горелый умело перехватывает под бедра, чуть-чуть выходит и заходит опять… Мягко-мягко, враскачку. Чувствуется, что первый стресс уже снят, и теперь все будет неспешно и долго… И я выдыхаю, расслабляясь и покоряясь…
Член, огромный и влажный, легко двигается во мне, мышцы на руках и груди моего дикого любовника напрягаются так красиво, рельефно, глаза горят жадным похотливым огнем… И меня уносит от этих волнообразных, неспешных движений, от смеси наших запахов, от самого примитивного животного кайфа…
В конце концов, чисто технически, это же тоже можно считать за один раз?
Определенно, можно…
Глава 14
— Ко мне пошли, — говорит Горелый, когда мы, потратив примерно полчаса на окончательное снятие стресса, лежим все на той же, порядком примятой траве. Солнце еще довольно низко, раннее утро, примерно шесть часов, что в деревне, в принципе, уже не раннее, а вполне себе нормальное утро.
Коровы давно ушли пастись, наверно, скоро народ потянется по улице кто куда.
А значит, и мне пора приходить в себя.
Секс, особенно такой животный и горячий, это, конечно, хорошо, но хорошего помаленьку…
Потому я уже минут десять собираюсь с силами, чтоб подняться, сказать своему случайному любовнику: “Спасибо за доставленное удовольствие и спасение моей жизни” и свалить в рассвет. У меня Яська скоро проснется, молока потребует с теплым хлебом…
От одной мысли, что сегодня дочка могла бы меня и не дождаться, продирает дрожью, я невольно жмусь сильнее к теплому, такому надежному боку Горелого, и он не упускает случая показать себя во всей красе.
Потому что предложение его звучит, как приказ, и я на мгновение даже всерьез раздумываю над вариантами. Потом, правда, спохватываюсь и торопливо отползаю в сторону.
— Нет, спасибо… Э-э-э… Мне пора.
— Куда? — голос Горелого полон неподдельного изумления, и взгляд тоже соответствует.
Собственно, как и мой.
Я смотрю на севшего на берегу мужчину удивленно, не догоняя: он что, всерьез сейчас?
— Домой, — пожимаю плечами, — у меня Яська проснулась, наверно…
— Рано еще… — судя по немного виноватому виду, что само по себе невероятно, Горелый напрочь забыл о моей дочери, и теперь судорожно придумывает, что бы такого сказать. Пауза длится, пока он, смирившись с тем, что нормальных аргументов не находится, не выдыхает, — останься.
Это его “останься” звучит неожиданно искренне, и я с еще большим изумлением рассматриваю мрачную бородатую морду, тоже немного потерявшись, как на такое реагировать.
Понятное дело, что остаться я не смогу, да и не хочу, если честно.
Спонтанный секс хорош именно своей спонтанностью… И тем, что продолжения не требуется.
Это я такая умная, если что, не по своей практике. У меня только Стас был, у которого из спонтанности лишь серые носки по пятницам вместо черных…
Просто сейчас мне кажется такое решение единственно верным.
А продолжение нашего секс-марафона в более комфортных условиях на территории Горелого — опасным и глупым.
— Нет, мне пора, — я решительно встаю, подхватываю валяющееся неподалеку ситцевое платье на пуговках, застегиваю. Белье, лежащее тут же, просто засовываю в карман, решив не тратить время на одевание.
Горелый наблюдает за мной, мрачнея с каждой секундой все сильней и сильней.
Затем молча поднимается, поправляет одежду, придерживает меня за локоть:
— Днем что делаешь? Я приду.
Ну да.
И опять не просьба…
Черт, сил нет выяснять отношения, но надо. Лучше здесь, прямо на берегу… Во всех смыслах.
— Горелый… — я ловлю себя на том, что вообще не помню его имени, только кличку, но не напрягаюсь, пытаясь вспомнить, смотрю на его здоровенные пальцы на своем предплечье, не дергаюсь, инстинктивно понимая, что, начни отбиваться, и Горелый просто перейдет в фазу завоевателя и утащит меня, чего доброго, прямо на плече к себе в логово. Вот в деревне-то обрадуются эксклюзивному зрелищу! Никакого канала “Россия” не надо! — Слушай, я тебе благодарна за помощь… И утешение… — глаза Горелого становятся совсем темными, а пальцы каменными… Блин, а если реально не выпустит? У меня там Яська скоро проснется… Мысли о дочери придают
