снял ее и положил в угол. Искоса поглядывая на мать, он подошел к сундуку и открыл его. Из сундука пахнуло дикими яблоками. Он увидел в углу узорчатые носки и обрадовался. Когда он нагнулся и дотронулся до них, в его сердце проникла какая-то теплота. В сундуке носки казались темными. Мемед вытащил их на свет, и они заиграли яркими красками.
Слышится песня… Ночью она кажется иной, чем днем. По-разному звучит она в устах ребенка и в устах женщины, юноши и старика. Одно дело, когда песню поют в горах, другое — когда ее поют на равнине, в лесу, на море. Каждый раз у нее свое особое очарование. Утром одно, в обед и вечером другое.
Эти расшитые носки, словно песня. В них столько же тепла, сколько в песне. Желтый цвет, красный, зеленый, голубой, оранжевый смешиваются и создают какую-то теплую, мягкую гамму красок, нежную, как сама любовь.
В деревнях очень любят расшитые носки. Так уж повелось издавна. И не случайно Мемеда охватило волнение, когда он взял их в руки и вытащил на свет. На таких носках всегда вышиты две птички. Птички тянутся друг к другу клювами, будто целуются…
На носках вышиты также два дерева с короткими стволами. Одинокие, покрытые большими цветами… Два дерева стоят рядом. Цветы, словно целуясь, тянутся друг к другу. Между птичками и деревьями течет вода, белая- белая. А по краям — красные скалы. Эти яркие краски вскружили Мемеду голову.
Он надел носки. Затем надел чарыки. Носки были до колен. До самых колен целовались птицы, цветы, текла белая вода.
Мемеду захотелось увидеть Хатче. Он направился к ее Дому. Хатче стояла у порога. При виде Мемеда ее большие сияющие глаза улыбнулись. Она обрадовалась, заметив у него на ногах связанные ею носки.
От Хатче Мемед пошел по деревне. Когда он возвращался, солнце было уже высоко. Мемед сел на камень и стал ждать приятеля. Тот вскоре появился, вынырнув из-за дома.
— Ребята, — сказала мать, — гуляйте недолго. Если Абди-ага узнает, что вы пошли в касабу, вам не поздоровится.
— Не узнает, — крикнул Мемед.
Приятель Мемеда, Мустафа, был сыном Лысого Али. Ему, как и Мемеду, шел восемнадцатый год. Мемед и Мустафа долго спорили о том, какова касаба. Потом, не устояв, решили пойти туда. Что-то непонятное тянуло их в касабу. Их привлекала и Чукурова, о которой, как о сказочном крае, рассказывал Дурсун. Побывать там они решили ровно два года назад, но каждый раз откладывали и никак не могли осуществить свою мечту. К тому же Мустафа боялся своего отца, а Мемед — мать. И тот и другой боялись Абди-агу.
Три дня назад они встретились и рассказали о своем желании матери Мемеда.
— Как можно? — сказала она. — Как вы пойдете в касабу, ведь вы еще дети? А что скажет Абди-ага? Если Абди-ага узнает, он выгонит нас из деревни.
Мемед стал упрашивать мать.
— Нельзя, — отвечала она. Но тут же ей стало жаль ребят, и она добавила: — Если Абди-ага прогонит, пусть прогоняет.
Отцу Мустафы ребята не сказали ни слова о своих планах. Пойдем, мол, охотиться на оленей и пробудем в горах несколько дней. Мемед и Мустафа давно уже вместе ходили на охоту. В деревне не было лучшего охотника, чем Мемед. Он был метким стрелком, попадал в блоху. Если бы Лысый Али увидел их такими нарядными, в носках «любви», он бы ни за что не поверил, что они идут на охоту. Мустафа оставил свое ружье в доме Мемеда. В ту ночь они до утра мечтали и ни на минуту не сомкнули глаз. Задолго до рассвета они двинулись в путь.
Они шли быстро, почти бежали.
Снизу из долины дул холодный ветер. Было прохладно. До тех пор пока не показался краешек солнца, они молчали и не останавливались даже передохнуть. Так они дошли до зеленого луга. Глубоко вздохнув, Мемед сказал:
— Вон там деревня Сарыбога. Мы сперва зайдем туда.
Потом будет Деирменлер, а за ней Дикирли… А за Дикирли и касаба…
— А за ней и касаба… — повторил Мустафа. И они опять побежали. Иногда останавливались, улыбались друг другу и снова пускались бегом.
Они быстро прошли по сгоревшему деревянному мосту в Сулейманлы, миновали подземный ход и кладбище. Когда они входили в Торун, уже наступил полдень. Было тепло. Гранатовые деревья распустили свои красные цветы. Земля была влажная. Они присели. Неожиданно из-за гранатового дерева вышел высокий старик, вид у него был усталый. Он весь вспотел. На открытой груди вились седые волосы. Белая борода тоже вилась. Старик снял с плеча суму и сказал:
— Здравствуйте, молодцы.
Голос у него был грубый; он говорил, словно бил молотом.
Старик присел, вынул из сумы узелок. В нем были лепешки, тонкие белые хлебцы, большая красная луковица и брынза.
— Угощайтесь, — пригласил старик, принимаясь за еду.
— Да умножатся твои блага, — ответил Мемед.
— Да умножатся твои блага, — повторил Мустафа.
— Подходите ближе, — сказал старик.
— Да умножатся твои блага, — опять сказал Мемед.
— Да умножатся твои блага, — повторил за ним Мустафа.
Старик продолжал настойчиво приглашать.
— Мы поедим в касабе, — сказал Мемед.
— Мы поедим в касабе, — повторил Мустафа.
— Если так, то это дело другое, — улыбаясь, сказал старик. — Понятно. Городской хлеб вкуснее… Но до города еще далеко.
— Мы поедим там, — сказал Мемед.
— Мы поедим там, — повторил Мустафа.
Рядом с ними, вырываясь из-под скалы, пенясь и клокоча, быстро нес свои воды горный ручей.
— Не теряйте из виду этот ручей. Он приведет вас прямо в касабу, — говорил старик, набивая рот едой.
— Ты с нами не пойдешь? — спросил Мемед.
— Ах, сын мой, я тоже иду в касабу, но разве мне за вами угнаться?
Мемед замолчал.
Старик кончил есть, тщательно завязал узелок. Потом подошел к ручью и, припав к воде, долго пил. Вытерев рукою рот и усы, он вернулся и сел на прежнее место. Вытащил большую коробку, открыл ее. Свернул из желтой писчей бумаги цигарку толщиной с палец и начал выбивать кремнем огонь. Затем вынул кав[14]. Приятно запахло серой. Прикурив, он поудобнее уселся у гранатового дерева и спросил:
— Откуда вы будете, молодцы?
— Из Деирменолука.
— Из Деирменолука, — повторил Мустафа.
— Из деревни гяура Абди Козлиная Борода? — переспросил старик. — Мы слыхали, что Абди стал агой. Слыхали, что он заставляет работать крестьян, как рабов, и морит людей голодом. Говорят, что без разрешения Абди никто не имеет права жениться и даже выйти из деревни. Говорят, Абди избивает крестьян до смерти. Оказывается, Абди повелитель и падишах
