Затем слово взял князь Мосальский. Он просил совета старосты, что же посольству теперь делати и куда ныне стопы свои направити.
– Трэба поразмыслить над сиим. Нужда ли ко кралю Жигимонту в Краков ихать? Вы, панове, нэ стребайтэ ся. Дело ваше немалое и спешки ни требуе. Це ж – слуги мои и достойные рыцари – пан Зенович и пан Сенкевич, шо в поход с покойным царём Дмитром на Москву ходылы. Приставляю оных к услугам вашим. Везде вас проводят, вам всё покажут, в чём интерес маэте.
После этих слов двое усатых панов из окружения старосты, что были при саблях на поясах, молча поднялись со своих мест и поклонились послам. Те отвечали им поклоном.
– Яз же немедля великому канцлеру и брату моему отпишу о делах наших и совета испрошу.
(– Не мешает отпсати ещё в Брагин, в Гощу, да и в Калугу, если удастся туда пробраться с письмом, – пришло на ум пану Андрею, – однако он не озвучил свои мысли).
– Дней через десять вновь совет соберём, – подвёл черту Оршанский староста после недолгого раздумья.
* * *
Спустя четыре дня после сражения у Заборья повстанческое войско, руководимое Беззубцевым, вступало в Тулу. Конные казаки, дети боярские и боевые холопы подъезжали к воротам крепости и съезжались в отряды. Створы ворот Тульского кремля со скрипом растворялись, и подъёмный мост медленно опускался на цепях, чтобы лечь поверх рва. Мороз ослабел и с неба сеялся мелкий дождь. Вечерело. Бок о бок с Беззубцевым, молчаливо покачиваясь в седле, ехал Юрлов. В тот день в повстанческом войске царили уныние и тревога. Казаки и боевые холопы, утомлённые трёхдневным отступлением, в большинстве своём, были угрюмы, неразговорчивы, раздражены. Не слышны были приказы их атаманов и сотников. Юрлов погружённый в свои мысли думал:
– Бог мой! Как близко была Москва! Казалось, вот она, пришли быстро, да взяли скоро. Ан не далась в руки ворам и самозванцу. Хотя кто тут вор и самозванец, пойди, разбери? Шуйский, верно, самый первый вор и есть. С какими трудами, но уверенно шёл к Москве Димитрий, отвори ему, Господи, врата в Царствие Свое! Шёл без страха, и сколь крови пролито было под Новгородом-Северским, под Путивлем, под Кромами. Но сей трудный путь вёл его к победе…
– О чём мыслишь, Юрий? Вижу, ерзаешь в седле, аки на игле седяще, – нарушил вопросом молчание Беззубцев.
Припоминаю, что года полтора назад сказал мне один сведущий человек про Тульский кремль. Де непросто будет таковым градом овладети, коли осаду придётся учинить.
– Да. Кремль тутошний – крепкий орех. Коли сядем в оном, воеводы Шуйского голыми руками нас не возмуть.
– Орех-то крепок! Но на любой орех наряд припасён. Да и в низине град-то поставлен. Болота кругом, топко. Река опять же… – отвечал Юрлов.
– А и нет, брат мой. Еже ли Шуйский тут увязнет, нам на помощь царевич Пётр приидет.
– Бог с тобой Юрий, какой царевич!? Не уж ли веришь в небылицу сию? Яз-то с «царевичем» с сим и с терцами погулял по Волге. Да и сам-то ты ни единожды зрел его!
– Верю, не верю! Какая разница? Шо ни поп, то и батька! Главное ноне Шуйского сбросить. А там-от разберёмси, – отвечал Беззубцев и улыбнулся.
* * *
Пан Андрей Сапега вновь созвал к себе путивльских послов на совет через двенадцать дней. Собрались всё в той же палате декабрьским зимним вечером и опять пили вино и горилку.
– Мною получено письмо от великого канцлера, досточтимые паны послы. Письма этого ждал яз с великим нетерпением, – рассказывает Оршанский староста. – Во-первых, брат наш Лев желает нам усем здравия и единомыслия. Во-вторых же, на мой вопрос потребно ли ехаты вашему посольству ко двору краля Жигимонта в Краков, отвечает, что делать сего не следует. И в-третьих, пишет нам брат наш, чтоб забыли вы, панове, и промышляты про Самбор. Ибо сие только во вред будэ для дила нашего.
Пан Андрей ненадолго замолчал, обвёл присутствующих цепкими глазами, ожидая вопроса. Послы с пониманием закивали головами.
– Что ж советует предпринять нам великий канцлер литовский? Дило сие решаемо здесь в Белой Руси и на Волыни без рокошан, без польской шляхты, и тем более без краля Жигимонта, – негромко, но отчётливо произнёс Сапега, и вновь обвёл присутствующих пристальным вопросительным взглядом.
– Для такого дела, ясновельможный пан Анджей, нужно несколько десятков надёжных людей. Мало того люди сии должны неплохо знать обычаи и порядки Московского двора и нравы московитов, – с осторожностью произнёс пан Старовский.
– Такие люди есть! Це – паны Зенович и Сенкевич вже звестные вам, пан Меховецкий, пан Рагоза и другие достойные рыцари, шо были вчастниками московского похода царя Димитра и неплохо ведают московский двор и московские порядки. Да и Смоленский рубеж здесь недалече.
– И что ж пан Зенович и иные паны, шо названы здесь, приведут нам того человека, хто ся назовёт государем Димитрием? – без словесных хитросплетений задал вопрос атаман Бодырин.
– Коли надобно такое, шо бы вора-Шуйского свалить, то быти сему! – неожиданно и довольно громко хмельным голосом воскликнул «Пётр». – Смоленский-то рубеж здесь недалече, – уже тише добавил он.
Все с укором посмотрели на подгулявшего «царевича». Но тот, как ни в чём не бывало, улыбнулся и потребовал налить ему ещё горилки.
То ж и вам не в первой паны-атаманы! – с лёгкой усмешкой произнёс Оршанский староста, поднимая бокал с вином и предлагая всем выпить.
Атаманы Фёдор Бодырин и Гаврила Пан переглянулись, князь Иван Мосальский покачал головой, а польские шляхтичи Зенович, Сенкевич и Меховецкий, присутствовавшие на совете, склонили головы.
– Смоленский рубеж, зовсим блызко! Но в Смоленске много сторонников Шуйского и царских вийск. Посему выбрать потрэбно Брянск, ли Стародуб, – тихо произнёс пан Зенович.
Паны, слышавшие его, вновь склонили головы, и выпили здравицу за ясновельможного Оршанского старосту пана Андрея Сапегу.
Ещё несколько дней спустя пан Зенович и пан Сенкевич самолично проводили путивльское посольство к московскому рубежу по дороге, ведущей на Стародуб.
* * *
Весной 190… года граф Сергей Дмитриевич Шереметев за вечерним чаем на даче беседовал со своей давней знакомой. На этот раз темой их разговора был царь Василий Шуйский.
– Из Ваших работ, граф, видно, что вы невысокого мнения о Шуйском. А какой, по Вашему мнению, самый большой его грех как правителя? – спросила дама, отпивая чай из голубой чашечки.
– Сложно однозначно ответить на этот вопрос. Достигнув давно желанной власти, Шуйский столь же озабочен был желанием вытравить всё, что могло свидетельствовать о личности правителя, погибшего 17 мая. Подобно
