он бросает на меня взгляд поверх листка. – То есть о тебе.
Я издаю смешок, но он выходит беззвучным.
– Точно.
– Она ко всем добра. Хочет, чтобы окружающие ее уважали. Прислушивались к ней. Хотя на самом деле большинство просто ей пользуются.
Я молча впитываю его слова.
– Она хорошо учится. Умна. Хочет, чтобы учителя ей восхищались. Считали ее трудягой. Некоторые восхищаются ей слишком сильно. – Многозначительная пауза, которая следует за последней фразой, тут же наводит на мысли о Фигероа.
Сомнительно. Но ладно.
– Она окружает себя людьми, но я никогда не вижу ее среди настоящих друзей. Она замкнутая. Считает себя лучше остальных. Предвзятая.
Я вздрагиваю, услышав это слово.
– …а еще она недотрога. Девственница. Не интересуется сексом. Вероятно, боится его. Боится парней. Всех боится. Возможно, в прошлом пережила травмирующий опыт? – Крю отрывает взгляд от бумаги и смотрит мне в глаза. – Вот и все.
В голове вихрем проносится множество мыслей. И ни одной позитивной. Я не боюсь парней. Я никого не боюсь.
Что ж, этот конкретный парень порядком меня пугает, но я никогда в этом не признаюсь.
– Предположений вышло немало, как думаешь? – Я пытаюсь улыбнуться ему, но улыбка больше похожа на гримасу, и я сдаюсь.
– Тебе нечего сказать насчет моих соображений? – Крю вопросительно приподнимает брови.
– Я не переживала травмирующий опыт.
– Уверена?
Он еще смеет сомневаться во мне…
– Да, – твердо отвечаю я.
Мгновение мы молчим, наблюдая друг за другом, но наконец он отводит взгляд и смотрит на свои заметки. А я обдумываю все, что он сказал обо мне.
Пользуются ей.
Замкнутая.
У нее нет друзей.
Предвзятая.
Недотрога. Девственница.
Боится секса.
Все это неправда. У меня есть друзья. И я не позволяю людям мной пользоваться, а еще очень открытая. Я не боюсь секса. Просто он меня не интересует.
Правда только то, что я девственница. И горжусь этим.
– Твоя очередь, – тихо говорит он, вновь вырывая меня из размышлений.
Я смотрю на страницу в тетради, вчитываясь в спешке написанные слова. Получается разобрать не все, но начнем.
– Крю Ланкастер считает себя неуязвимым, что по большей части правда. Он высокомерный. Жесткий. Иногда даже задиристый. – Я мельком поглядываю на него, но он даже не обращает на меня внимания. Стучит ручкой по поджатым губам, и меня уже в который раз завораживает их форма.
Мне незачем восхищаться его губами. Крю говорит гадости. Этого достаточно, чтобы возненавидеть его рот. Ненавидеть его самого и все, что с ним связано.
Я заставляю себя читать дальше.
– Он умный. Обаятельный. Учителя слушаются его, потому что школа принадлежит его семье.
– Все по факту, – подтверждает он.
Я закатываю глаза и продолжаю.
– Он холоден. Молчалив. Часто смотрит на всех волком. Совсем не дружелюбный, но все хотят быть его друзьями.
– Это все из-за фамилии, – говорит он. – Всем есть дело только потому, что я Ланкастер. Хотят со мной поладить.
Он много перебивает, а я не вставила ни слова.
– Крю грозный. Жестокий. Никогда не улыбается. Наверное, недоволен жизнью, – заканчиваю я, а потом в последний момент решаю кое-что добавить. – Страдает от синдрома богатенького бедняжки.
– А это еще что за хрень?
Я пропускаю ругательство мимо ушей, изо всех сил стараясь не выдать реакции.
– Брось, сам знаешь.
– Я хочу, чтобы ты объяснила. – Его голос звучит убийственно тихо, а в глазах мелькает ледяной блеск.
Я делаю глубокий вдох и отвечаю:
– Такое случается, когда семья вообще не уделяет тебе внимания, а деньги становятся единственным источником любви. Они одаривают тебя вниманием, когда считают это необходимым, но в остальном ты просто винтик в их так называемой семейной жизни. Ты ведь ребенок, верно? Они слишком заняты тем, что вмешиваются в жизни всех вокруг, но совершенно забывают о тебе.
Его улыбка отнюдь не дружелюбна. Она откровенно угрожающая.
– Интересное описание. Сдается мне, тебе знакомо такое положение вещей.
Я хмурюсь.
– Ты о чем?
– Твой отец – Харви Бомон. Один из крупнейших агентов по торговле коммерческой недвижимостью в Нью-Йорке, верно? – Я смотрю на него, и Крю продолжает: – Мои братья заняты тем же бизнесом. Знают о нем все. Он безжалостный сукин сын с огромной коллекцией бесценных предметов искусства.
Услышав, как он называет моего отца такими словами, я прихожу в замешательство.
– Моя мама – коллекционер, – признаюсь я и неосознанно добавляю: – Только это и приносит ей настоящее счастье в жизни.
Господи. Мне невыносимо оттого, что я только что ему в этом призналась. Он не заслуживает права знать что-то о моей личной жизни. Крю может исказить любые мои слова. Выставить меня печальной маленькой девочкой.
Кем, по его словам, я и являюсь. Возможно, он прав. Мама не питает ко мне особой симпатии. Отец использует как инструмент. Оба слишком сильно контролируют мою жизнь и аргументируют это желанием меня защитить. Я думала, что у меня есть друзья, но теперь сомневаюсь в этом.
– Ты выросла в том пентхаусе на Манхэттене, где выставлены все эти произведения искусства?
Я пытаюсь не замечать тревогу, которая разливается по венам от его слов. От того, как хорошо ему известно о моей жизни. Жизни, частью которой я себя больше не чувствую, потому что провела в школе «Ланкастер» большую часть последних трех лет, уже почти четырех.
Выпрямив спину, я гоню прочь все мысли о своей несчастной жалкой персоне и вежливо ему улыбаюсь.
– Мы переехали в эту квартиру, когда мне было тринадцать, – рассказываю я.
– Ты единственный ребенок в семье.
Моя улыбка меркнет.
– Откуда ты все это знаешь?
Крю пропускает мой вопрос мимо ушей.
– У тебя нет ни братьев, ни сестер, так?
Я папина гордость и радость и мамин самый страшный кошмар. Именно так она сказала мне прошлым летом, когда мы были на каникулах на Итальянской Ривьере и папа купил непомерно дорогую картину от начинающего художника, которого недавно для себя открыл.
Мы открыли. Отец купил картину, потому что она мне понравилась, и проигнорировал мамино мнение. Ей она пришлась не по вкусу. Мама предпочитает современные предметы искусства, в то время как в работах того художника прослеживалась связь с периодом импрессионизма.
Мама так сильно разозлилась на меня из-за того, что папа купил ту картину и заплатил бешеные деньги за то, чтобы ее доставили к нам домой. Сказала, что он больше не слушает ее, только меня, а это неправда.
Харви Бомон не слушает вообще никого, кроме себя.
– Нет, братьев и сестер у меня нет, – наконец признаюсь я. – Я единственный ребенок.
– И поэтому он чрезмерно тебя опекает? Свою
