обозрение. В этом тоже кроется что-то определенно важное. Важное именно для убийцы.
Николай сплетает пальцы в замок и, выворачивая кисти, выпрямляет руки. Расцепив пальцы, бросает руки резко вниз. Пару раз аккуратно приседает, чтобы не порвать брюки. От движения в теле появляется привычная легкость.
С момента обнаружения бездыханного тела женщины в Покровском переулке прошло почти полтора месяца. Вроде как местные следователи что-то делали. В деле есть и результаты назначенных экспертиз, и допросы свидетелей, и допрос подозреваемого. Свидетели, кроме парочки, нашедшей труп – родня, друзья и коллеги. И все по канону – никто ничего не знает, не видел, ни о чем подозрительном рассказать следствию не может. Будто бы Лариса Авакумова была совершенно серой личностью, не нажившей мало-мальских конфликтов и неприязненных отношений. А подозреваемый, ее бывший муж, хоть и является отличным кандидатом с двумя судимостями за воровство, имеет стопроцентное алиби.
Время потрачено безрезультатно. И скорее всего, дело со временем перешло бы в архив, потерялось бы там на полках среди скучных папок себе подобных.
Если бы не одна деталь, о которой так вовремя вспомнил Борис Петрович Андреевский. Фотография. Ее извлекли из-под тела Авакумовой, когда дежурный судмед производил осмотр. Фотография была приложена к делу. Измятый листок размером с обычную книжку, с замятым верхним правым уголком, перепачканный кровью самой убитой.
Лариса была сфотографирована лежащей на полу. Ее руки спокойно лежат на немного рыхлом животе, ничего не прикрывая. Левая нога чуть согнута в колене и прислонена к правой. На груди треугольником рана. Еще свежая, потому что кровь от нее потеками «украшает» плечи и груди Авакумовой. Один, самый широкий и насыщенный, мазок крови идет от острого края раны вниз к пупку, наполненному кровью доверху. Руки женщины будто поддерживают пупок, не давая крови потечь дальше. Жуткая инсталляция, наполненная каким-то дьявольским смыслом. Черный никак не может его разгадать.
Но он прекрасно видит, что пол, на котором лежит жертва, точно такой же, как на фото Алины Браун. Кажется, это даже то же место, вплоть до сантиметра.
– Так, интересно…
Николай возвращается за стол и вынимает из дела фотографии. На снимке, оставленном убийцей, Авакумова испачкана своей кровью. А на снимке, сделанном на месте, она чистая. Даже вокруг разреза нет подтеков. Черный перечитывает протокол осмотра места преступления. Получается, что убийца сначала сделал этот снимок, а уже после привел мертвую женщину в относительный порядок и подкинул на скамейку.
– Что ты хотел этим показать? Для чего это сделал? Почему это тебе так важно? Зачем ты ее вымыл?
За Черным водится привычка бубнить себе под нос, когда требуется над чем-то серьезно подумать.
* * *
– Вонючка! Вонючка! Блохастая вонючка! – дикие крики сопровождают мальчика.
Он давно уже понял, несмотря на юный возраст, что людям некомфортно рядом с ним. Что им откровенно брезгуют. И терпят лишь потому, что деваться некуда. Дети вокруг – его одноклассники, другие ребята – гораздо быстрее поняли, что можно и не скрывать своего отношения. Они дразнят его, швыряют камешки и бумажные комки. Они плюются, а Генка даже умудряется с каким-то залихватским удальством сморкаться так, что сопля летит прямо в цель. Эта цель – он.
Мальчик, давно выросший из своей одежды. И если из-за вечно голодного впалого живота брюки застегиваются, хотя и впритык, то длину их никак не исправить. Свитер тоже становится маловат. Приходится одергивать рукава, ползущие вверх. Это чуть ли не единственные его вещи.
– Фу! – орут ему. – Грязный бомжок!
– Вонючий таракан!
– Иди под дождиком погуляй!
– У него бешенство, он воды боится!
И если дети жестоки, но от них сразу понятно, чего ждать, то взрослые воротят нос как бы невзначай. И по их лицам мальчик прекрасно читает немую просьбу: «Отойди от меня! Не прикасайся! Ты мне противен!»
Что может сделать маленький мальчик, оказавшийся один на один со всем миром? Он закрывает щербатую неровную дверь ванной и стаскивает заскорузлые вещи. Вечно подтекающий кран оставляет на поверхности ванны ржавые отметины. Открывая воду немного сильнее – напора все равно нормального нет, – он принимается стирать. Кусок мыла, каким-то чудом доставшийся ему почти целым, всегда ждет припрятанным на трубах под ванной среди паутины и сухих тараканьих трупов.
Мальчик скоблит свои тряпки и глотает слезы. От обиды на такую судьбу. От жалости к себе. От того, что некому его просто обнять.
* * *
– Ты знаешь, а ведь он хорош, – говорит Смородинова.
– Кто? – не понимает Тихомиров.
Витек только что вернулся от техников и теперь пытается разложить их многостраничный список по порядку.
Пока ему готовили распечатку, капитан успел полистать соцсети Браун. Оказывается, после своей смерти Алина стала активнее, чем была при жизни. От некоторых оборотов, которые она использовала в своих сообщениях, Тихомирову стало неловко. Полицейский понимает, что сама Браун к этому моменту уже ничего не могла написать и выставить, но что говорить о тех, кто был с ней в контакте? Неудивительно, что все страницы Алины завалены негативными отзывами и скабрезными предложениями. Кто-то очень хочет, чтобы про нее думали плохо.
– Николай, – улыбается Катя, отвечая на вопрос.
– Кто? – снова уточняет Тихомиров.
– Черный.
– Черный хорош? Кать, ты чего несешь-то? В каком смысле?
– Да во всех.
Ей было тяжело произносить это вслух, Катя уже успела пожалеть, что вообще начала разговор. Но с другой стороны, ее распирало изнутри чувство беспокойного волнения. Как будто предстояло выйти на огромную сцену и попасть под свет софитов. Оказаться открытой и беззащитной перед любопытной публикой. Но ей – Смородинова отдает себе в этом отчет – хотелось именно этого. Весь день она слишком много думала и прислушивалась к себе. Нет, вопросов больше не осталось. Николай Черный, явившийся из столицы, хмурый и мрачноватый следователь по особо важным делам – ее свет в окошке. Долго ли это продлится? Да какая, собственно, разница, если здесь и сейчас ей хорошо?
Витек морщится.
– Ты влюбилась, что ли? Я знаю этот твой взгляд. Ну ты даешь!
– Ничего не могу с собой поделать, – разводит руками Смородинова. – И он умный.
– Зашибись! Только давай ты не будешь мне о нем ничего рассказывать? Он мне не нравится.
– Знаешь что, Витя? Сиди пиши свои бумажки.
Немного обидно, что ее напарник, самый близкий после отца человек, вот так к ней отнесся. «Да пошел ты, Витенька. Вообще ничего тебе больше не расскажу», – думает Смородинова. И возвращается к своим записям, которые нужно привести в порядок и отнести Николаю Дмитриевичу… Коле.
* * *
– Добрый день, Сергей Алексеевич, – говорит
