В лифте я посмотрела на себя в зеркало. Выгляжу очень даже недурно, подумала я, не хватает только бокала мартини в ладони для полного сходства с киношницей, — но когда двери лифта раскрылись и в слепящем зареве заката я увидела, куда попала, то первым моим поползновением было попятиться и дать деру. Человек тридцать сидели за столиками, и все до единого выглядели более расхристанными, чем самый расхристанный турист. Джинсы, футболки, баретки, тапки, шорты… Официанты сновали между столиками, наливая из кувшинов местное вино, рецину, и подтаскивая на поднятых руках тарелки с традиционными греческими блюдами: мусака, сувлаки, клефтико. Все, казалось, знают друг друга. Все, казалось, чувствуют себя как дома и даже чуть-чуть томятся такой обыденностью. И тут я, в черном коктейльном платьице, с клатчем в тон, топчусь на пороге ресторана под открытым небом, сознавая, что я опять катастрофически неуместна.
Из затруднительного положения меня вывел пробегавший мимо официант, усадив за длинный стол со скамьями вместо стульев, — точнее, втиснув между двумя незнакомцами. Оба были настолько увлечены едой, что, похоже, не обратили внимания ни на меня, ни на мой нелепый наряд. Еда пахла умопомрачительно. Я проголодалась, однако, если я правильно поняла, делать заказ мне возбранялось. Но поскольку никто за мной не наблюдал, я принялась таскать хлеб из корзинки на столе, а когда официант налил мне бокал белого вина, возражений с моей стороны не последовало.
Я огляделась в поисках мистера Уайлдера. Он сидел за столиком в углу напротив в сугубо мужской компании. Был там и мистер Даймонд. Пока я судорожно размышляла, надо ли подойти и поздороваться, мужчина, сидевший по диагонали от меня, произнес:
— Кушать не позволено? Мне тоже.
С «мужчиной» я, пожалуй, погорячилась. На вид он был моложе меня, а длинные светлые волосы и тощая бороденка окончательно убеждали в том, что передо мной юнец. Но у него была приятная улыбка, и он дружески подмигнул мне, отхлебывая вина из своего бокала.
— Мэтью, — представился он, протягивая руку.
— Калиста, — ответила я рукопожатием.
— То есть ты здесь тоже ради халявы, как и я? — спросил он.
— Халява? — Я знала много английских слов, но не это.
— Выпить и закусить за чужой счет. Причем явиться без приглашения.
— Нет, я здесь по работе… переводческой. — И почему у меня всегда такой робкий, извиняющийся голос, когда я говорю о себе, подумала я.
— Ну, тогда ты в полном праве заказывать что угодно, — сказал Мэтью. — Все путем. Да и никто тут не следит за этим.
Что-то в его интонации навело меня на мысль, что он куда лучше разбирается в подобных ситуациях, чем я.
— Ты и раньше так делал?
— Заваливался к киношникам? Бывало. Моя мама… — мотнув головой, он указал на женщину, сидевшую в конце стола, — по гримерной части. Иногда я увязываюсь за ней.
Акцент у него был английский, но мне незнакомый, и я спросила, откуда он. Оказалось, что родился он в Корнуолле. После чего мы с ним мило поболтали о том о сем. Парень был симпатичный — не лишенный чувства юмора, спокойный, уверенный в себе, он забрасывал меня вопросами о моей жизни, и почему-то его любопытство не раздражало. Его интерес ко мне был откровенным и нескрываемым; ни с чем подобным я прежде не сталкивалась. Предыдущие годы в Греции трудно было назвать эпохой сексуального и эмоционального освобождения. Обстановка в стране и обстоятельства в семье, будто сговорившись, чинили препятствия моему общению с противоположным полом, и я толком не понимала, что считать нормальным поведением, а что нет. Например, это нормально, когда приятный молодой человек в паузах между вопросами, а иногда и между словами, разглядывает исподтишка мои обнаженные руки, волосы, линию подбородка, мою грудь? Откуда мне было знать. Я остро чувствовала на себе его изучающий взгляд, и в этом чувстве смятение восхитительно смешивалось с блаженством. Мне был известен расхожий термин для того, чем занимался Мэтью, — «флирт». Но я понятия не имела, как себя при этом вести. Разве что принялась сбивчиво рассказывать о моем знакомстве с мистером Уайлдером и мистером Даймондом в Беверли-Хиллз, и когда, слушая мое бормотание, Мэтью сообразил, что я до сих пор не подошла к их столику и не напомнила о себе, хотя нас разделяло небольшое расстояние, он вытаращил глаза:
— Вперед! Ступай поздоровайся с ними. Не стесняйся.
— Думаешь, надо?
После чего он практически вытащил меня из-за стола, и я послушно зашагала к укромному угловому столику, где сидели мистер Уайлдер с мистером Даймондом и еще четверо неизвестных мне мужчин. Я негромко покашляла и сказала:
— Мистер Уайлдер?
Он оглянулся посреди беседы и, задрав голову, уставился на меня. Одет он был так же, как и в тот вечер в «Бистро», разве что теперь на нем была соломенная шляпа, походившая на обычную фетровую, только с тульей пониже. Позднее я обнаружила, что он редко выходит из дома без соломенной шляпы, каковых у него имелось в избытке.
— Здравствуйте, — откликнулся он, явно не узнавая меня. — Вы кто? И почему, простите за нескромный вопрос, вы одеты как Одри Хепберн?
— Это я, Калиста. Припоминаете? Странная гречанка, заночевавшая в вашей квартире.
— А-а-а… — расплылся в улыбке мистер Уайлдер. — Гречанка-переводчица! Ну почти как в «Шерлоке Холмсе»![20] — Повернувшись к мистеру Даймонду: — Ици, ты помнишь эту даму?
— Разумеется. — Пристроив сигарету у кромки пепельницы, Ици встал и пожал мне руку. — Рад, что вы смогли приехать. Нашего полку прибыло. Прошу, присоединяйтесь к нам.
Сотрапезникам мистера Уайлдера пришлось потесниться, когда к столу придвинули еще один стул, и я уселась между мистером Даймондом и другим мужчиной, которого мне представили как «мистера Холдена, звезду нашей картины».
— О. — Я пожала ему руку, изо всех сил стараясь держаться легко и непринужденно. Я даже, незаметно для самой себя, перешла на аристократический английский акцент и, наверное, уже не только походила на Одри Хепберн, но и говорила как она. — Счастлива познакомиться с вами.
— Взаимно, — ответил он. — Могу я налить вам вина? Если уж мне запретили притрагиваться к алкоголю, я, по крайней мере, за вас порадуюсь.
— Запретили? — переспросила я, когда он наполнил вином чистый бокал, предназначенный для меня.
— По настоянию врача. — Он чокнулся со мной бокалом «перье»: — Будьте здоровы. И добро пожаловать в дурдом.
— В четвертый раз вы работаете над картиной вместе с мистером Уайлдером.
Поскольку фраза не являлась ни спорной, ни вопросительной, он не сразу нашелся что ответить.
— Верно.
— Первой была «Бульвар Сансет» в 1950-м. — В конце концов, стоило ли заучивать наизусть «Киногид Халливелла», если при случае не пускать в ход добытые мною сведения. Да и представится ли мне случай более подходящий, чем этот? — Саркастическая мелодрама, — продолжила я, — местами шедевральная, но слегка затянутая.
