она, наморщив брови и как бы взвешивая, подхожу ли я к этой роли. — Да, вам придется быть чем-то вроде дяди, каким настоящие дяди никогда не бывают. Сегодня один из моих серьезных дней, — объяснила она. — Это очень грустно, Ховард, но сегодня не будет речи ни о сахаре, ни о шоколаде, ни о пирожных.
— Я помню рассказ Генри Хорланда, — неопределенно начал я.
— Не стоит вспоминать, потому что я совсем им не интересуюсь, — остановила она меня. — Давайте лучше разбирать меня. Вполне. Вы очень не хотите этого, Ховард?
— Нет, не очень, — сказал я.
Она неожиданно вскочила, крепко схватила меня за руку, полная детского порыва и улыбки.
— Ax, мой дорогой, что я буду делать, когда выйду замуж за иностранца и в доме не будет сильного, глупо-умного англичанина, с кем можно было бы ребячиться.
Быстрые слова падали одно за другим, потом она выпустила мою руку, потому что неизменный румянец окрасил ее щеки.
— Видите-ли, — более степенно продолжала она, меня всю заполняет мысль, C кем бедная Фей будет говорить глупости, в близком будущем. С большинством трудно говорить глупости, не правда ли? Ну, скажите, что да… Вы знаете, что у вас такое же чувство, Ховард: вы отлично знаете, что не со всякой девушкой будете болтать такую чепуху, как со мной. Попробуйте когда-нибудь, тогда убедитесь. — Конечно, я могу болтать так и с Карло, — сказала она, — но это не то. Это похоже на работу. Подумайте, прошли целые месяцы, пока я убедила его, что, если я посмеиваюсь над ним, это вовсе не значит, что его не выношу. Смеешься в сущности только над людьми, к которым по-настоящему привязана… Я думаю, что c ним это по-другому, потому что он влюблен в меня, — добавила она и ждала, что я усмотрю вопрос в приподнятых бровях, но я не ответил. Итальянцы — странные люди, — сказала она, я теперь знаю о них подробно. Нельзя над ними смеяться: этим они держат тебя в страхе, бедняжки! Я часто превращаю для Карло солнечный день в дождливый… Когда я сказала, иностранец, я, конечно, не подразумевала под этим, что он обыкновенный иностранец, — решительно добавила она.
— Даже если бы он не имел денег, — согласился я, — он был бы не хуже, чем чужеземец. С таким лицом он не мог-бы быть «нежелательным». В чем дело, Фей внезапно спросил я, — у вас вид женщины, что-то замышляющей. В глазах у вас значительное выражение.
Она улыбнулась немного грустно.
— Это не очень значительно, — сказала она. Я задумалась над собой, вот и все. Сегодня, вчера и в прошлые дни я задаюсь вопросом: выйду ли я замуж за Карло или нет?
— Но, Фей, конечно, выйдете, — закричал я. пораженный.
— Да, — кивнула она, — это как раз то, что сказала бы мама, только более решительно; но она ничего не знает… Это очень меня мучает, Ховард. Я просто не знаю, что делать.
Она так меня поразила, что я невольно вошел в роль дяди, как она этого хотела. Я стоял у камина, рядом с ее стулом, и действительно чувствовал себя очень серьезным. Совсем неожиданно она возложила на меня ответственность. Она наполовину приоткрыла дверь, и я увидел, что трое людей, которых я очень любил, находятся в очень неприятном положении. Мне хотелось помочь не только Фей, но и ее матери. «Если это только временная нерешительность, пусть лучше мать ничего об этом не знает, — думал я, — ведь мне знакома ее необыкновенная способность волноваться»… Что я сказал Фей, на самом деле, не важно. Я, вероятно, нагнулся и, глядя ей прямо в глаза, убеждал ее, что это не игра. Она должна решиться. Дальнейшие колебания унизительны для Карло. — Нельзя тянуть без конца, — убеждал я довольно нетерпеливо, — я хочу сказать, дитя мое, что вы должны отдать себе отчет, нравится ли он вам в достаточной степени или нет?
— Нравится… Страшно нравится… — протестовала она. — Вы не совсем понимаете меня, дядя Ховард. Я не так волнуюсь за него, как за себя. В нем я уверена. Он самый лучший и милый человек во всем мире, и я знаю, что могу быть счастлива с ним, — даже несмотря на то, что он обижается, когда я над ним смеюсь. Да и итальянские обиды гораздо привлекательнее, чем обиды домашнего производства… Да, он мне очень-очень нравится, но я очень-очень ясно вижу, что не влюблена в него.
В моих глазах она была слишком умной девушкой, чтобы я мог понять ее слова в банальном, общепринятом смысле; но другого ответа не могло быть, и я промолчал.
— Но я — не идиотка. И возмущаюсь не этим, — сказала она. — Вероятно, никто, за кого я могла бы выйти замуж, мне бы и так не нравился, даже на половину. Нет, это очень просто — выйти за Карло: он подходит.
— Если это так, не понимаю, о чем мы говорим, пришлось мне сказать.
Она безнадежно покачала головой.
— Из вас, Ховард, выходит прекрасный дядя, вы страшно глупы. Разве я вам не повторяю целую вечность, что разбирательство ограничивается одной только Фей. Карло в данный момент представляет из себя человека, купившего кольцо. Я — царица Савская пришла к Соломону за мудростью, но вместо драгоценностей и золота несу лишь одну тяжелую заботу…
Как бы она удивилась, если бы я сказал: «Дорогая моя, даже Соломон не мог бы быть более благодарен». Мне очень этого хотелось.
— Я кажусь очень кроткой и смиренной, но я очень занята собой, застенчиво объяснила она. — Видите ли, я все взвешивала, и, конечно, сделала из всего страшную неразбериху. Знание себя не помогает, а только осложняет… Например, я пришла к убеждению, что если я что-нибудь сделала — ну, что-же? — значит сделано. По-моему это все равно, что написано в книге (или в пьесе, как у вас), остается навсегда. Я хочу сказать, что раз я взялась за что-нибудь — кончено… Я не меняюсь и не отказываюсь… Не могу. И это страшно и безнадежно, потому что лишает возможности воспользоваться теми лазейками, которыми пользуются другие люди. Я чувствую, это очень драматично, а вы даже не понимаете, о чем я говорю.
— Я понимаю, я понимаю, — быстро ответил я.
И я понимал больше, чем она сама, после того доверчивого разговора о «порядочности» c ee матерью, который еще звучал у меня в ушах.
— Я чувствую, — подбодренная, продолжала она, — я не такая, как другие. Если я выйду замуж и, вдруг, предположим, хоть немножечко, самую капельку захочу быть не замужем, — я уже не смогу.
