Глядел на реку, что несла воды свои светлые скоро и мощно, летела в Новоград, туда, где Глебова доля всякой могла стать: то ли яви лишить, то ли обелить и род Чермных, и его самого. Задумался и не сразу понял, что теплая ладошка легла на его плечо, будто обожгла, но тем и приласкала. Ворохнулось сердце, зашлось пожаром, плечи расправились, словно крылья взрастили. Силы прибыло стократ, и вся живь Глебова счастливой стала сей же миг, будто не было лихого, тяжкого и обидного!
Обернулся на Владу и едва не ослеп: глаза ее ярко сияли, едва искрами не сыпали огневыми. Сама она будто светилась, будто полыхала, да не огнем, а красотой невиданной.
– Живи лишу, – зашипел яростно. – Руки ко мне не тяни.
Пригрозил, ухватил Владу за шею и сжал крепенько. Она глаза широко распахнула, но не убоялась, словно знала, чего ждать.
– Глеб, ты ведь чуешь волшбу? Так скажи, чем в тебе отзывается? – задыхалась, но рук его не отталкивала.
Руки убрал, еще и вытер о рубаху. Раздумывал всего лишь миг, а потом высказал недовольно:
– Силу. Много. Иная она, не в Яви рожденная, разумеешь? К таким подаркам завсегда с опаской надо, ведунья. Правь и Навь щедро дарят, но и ответа ждут. А в расчет могут все отнять. Я силы не просил, не уговаривался, стало быть, забрать могут все, чего только пожелают. Это не моя стезя, выбор не мой, и такой доли я для себя не хочу. Разумела? Ты ведунья, чай, знаешь, чем оно грозит и как отдариваться, а я человек, и такие игрища не по мне. Не лезь ко мне, рук не тяни. Уж сколь раз просил? Видно, не просить надо, а в голову твою дурную вколачивать.
– Глеб… – сказала так, будто и не слыхала, как ругается, – сама не пойму. Ты силу чуешь, но и я тоже. А так разве бывает? Если один силу дает, то себе уменьшает, а другому прибыток. А тут и тебе, и мне.
– Ты волхва, тебе и ведать. А меня избавь от такого, не тяни за собой в омут. Была бы умная, давно бы уж оберег свой проклятый в речку забросила. Надо тебе живи лишаться раньше времени? Что, что смотришь, глупая? – выговаривал, но и сам смотрел, да так, что больно становилось: от красоты Владиной, он счастья чудного, которого и сам Глеб разуметь не мог.
– Нет, – головой покачала, – не брошу. Мне его бабушка дала, а она мудрая была, знала, что дурного мне не сделает.
– Как знаешь, – встал с кулей, отошел подальше, да почуял тоску, будто чего лишился. – Влада, не лезь. И так добр к тебе сверх меры. Верь, не будь ты Скор, поучил бы, да больно, – врал, не морщился, знал, что не тронет, скорее сам себе руку отгрызет, но ей худого не сделает; с того и злился, и брови супил, и пугал.
– Нежата твои слова услышит. Провидела я, что твоя рука будет на его плече лежать, а его на твоем. Замиритесь, – прошептала и улыбнулась, все так же скупо, как и всегда.
Не сдержался Чермный, вызверился, подступил наново к ведунье:
– Не смей. Знать не хочу, что ждет меня. Видал я дурней, что за каждым чихом к волхвам бегают. Своим умишком не живут, ленятся. Племя волховское на беду людям дадено. Без вашего слова проживу, долю свою сам сотку и никому не позволю хоть малую нитицу вытянуть без моей на то воли. Разумела? – шипел, слова гневные, будто ядом сочились.
– Чудной ты, Глеб Чермный, – смотрела с интересом, едва не любовалась. – Иной бы рад был, а ты… Слово твое услыхала, более не стану о доле твоей рассказывать.
– То-то же, – с трудом оторвал взгляд от красавицы и пошел искать дядьку Вадима, просить, чтоб обкорнал бороду.
А как иначе? Новоград завсегда встречал по одежке, да по пригожести. Глеб злился, разумея нелепие, но знал, зачем идет и чего хочет стяжать. А борода-то отрастет, никуда не денется.
Глава 10– Владка, ты глянь, народу-то, народу! И как они не передавят дружка дружку? – Белянка крепко держалась за торбу свою, прижимала ее к груди, как иная баба дитя, вертела головой своей вихрастой, по сторонам смотрела.
Влада и сама обомлела, когда увидала причал Новоградский. Насад видимо-невидимо, вокруг люди бегают, тюки таскают, бочки катят. И крик, и смех, и плачь. Промеж того и стук молотков, и едкий запах выделанных кож, и зазывы купцов.
Торговые ряды начинались прямо у реки, за ними и овины, и конюшни, и стойла для скотины. Пёстро, да шумно, хоть жмурься и уши затыкай. Тётки-торговки звонко кричали, манили купить хоть пряник, хоть бусы, хоть ткани кус. Одна горластая до того надсаживалась, что Владке сей миг и захотелось тех пирогов, что расхваливала бойкая бабёнка.
Шныряли меж лотков детишки, высматривая чего-то, шустрили девки – нарядные, веселые. Парни словами кидались, приманивали красавиц, сулили угощение сладкое. Богатые бабы ходили гордо, без торопливости, будто показывали родовитость свою. Хвастались нарядами шитыми, бусами в пять рядов и золотыми тяжелыми котлами. Убрусы белые, сапожки красные, щеки румяные и пухлые. Вои суровые с тяжелыми мечами о чем-то уговаривались, стоя по трое, а то и больше, пятная яркость тёмным своим доспехом.
– Ох, ты ж… – Беляна дышать забывала. – Владушка, ты только погляди, сколь народец-то тут богатый. В золоте все с ног до головы!
– Что, рыжая, не передумала за меня идти? – Голос Чермного напугал Владу, едва не до взвизга.
Обернулась и обмерла! Глеб – высокий, крепкий – с тугой косицей на затылке и ополовиненной бородой, поблазнился Нежатой! Всё нем – и стать, и рука, лежащая поверх рукояти огромного меча, и взгляд властный – напомнило мужа. Чуть провздыхалась и разумела, что окрас иной. Нежата посветлее: и глазами, и волосом, и кожей. Слёзы навернулись, когда поняла, сколь долго не видела любого, сколь давно не смотрела в дорогие глаза. Позабыла, какой он, да так позабыла, что чужого парня приняла за него.
Тоской сердце сжало, дурное почудилось. Влада любовь свою крепко берегла, в себе носила, как великий дар, как счастье огромное. Но не ведала, кто она теперь для Нежаты – обуза докучливая или его пташка, которую сулился лелеять и голубить до конца дней своих.
Отвернулась поскорее, но поняла, что Глеб смотрит на нее, да так тревожно, что по спине едва пламя не льется.
– Теперь и не знаю… – Беляна, видно, растерялась, оглядывая Чермного. – Вечор бирюк-бирюком, а нынче молодец пригожий. К такому и подойти боязно, вдруг рубаху твою измараю или корзно?
– Не беда, рыжуха. Запачкаешь, так я новое справлю. Да и тебе обновок перепадет, верь. Только знай, я кусаться стану, ты уж терпи. Зато в золоте ходить будешь, в бусах до пупка, да не в один ряд. Ну как, сговоримся, нет ли?
Влада знала, что Чермный потешается, обиделась за подружайку:
– Не ходи за него, Белянушка. Он всю живь тебе отравит, изгаляться станет. Никакого золота не захочется. Злобу свою нянькает, и других злыми делает, – говорила, да сама не разумела, с чего так сердилась!
В тот миг их насада ткнулась о причал, Беляну повело в сторону, и если бы не подоспевший дядька Вадим, то сверзилась бы рыжая прямо Глебу под ноги. Сама Влада покачнулась, но ухватилась за борт. Приметив, что Глеб шагнул удержать, глянула строго, мол, не тронь, а тот насупился, но отступил на шаг.
