Он сам из полиции, причем возглавляет самое поганое подразделение — центр «Э». Знаешь, кто это? О, по лицу вижу, что знаешь. Да и что я скажу? Меня человек заваливает цветами? Это бред какой-то….
Ощущение бреда усилилось на следующей неделе, когда с цветами начали приходить и подарки: мягкие игрушки, сладости и прочая ерунда. Их я тоже выбрасывала, даже не распечатав. Но хуже всего было то, что мне стало казаться, что за мной постоянно наблюдают. Часто возле нашего корпуса стояла одна и та же синяя тойота с двумя мужчинами внутри. Эту же тойоту я стала замечать и около своего подъезда. Сначала я пыталась убедить себя, что это совпадение, но после трех дней поняла — за мной действительно установили слежку.
Самое страшное во всей этой ситуации было то, что я стала избегать Геннадия Ивановича всеми силами: не отвечала на сообщения, сбрасывала звонки и сбегала с пар самой первой, чтоб ничего не объяснять. Стала дерганной, злой и уставшей.
В пятницу вечером, выйдя из университета, я краем глаза заметила, что синей тойоты не видно и перевела дыхание. Но радовалась я рано, на выходе с территории меня поджидал знакомый джип.
— Ты так и не берешь мои подарки, куколка, — Белов вышел из машины и перегородил мне путь.
— Я не один раз просила вас оставить меня в покое, — зло ответила я, скрывая под ним свой испуг, — что в этом сложного? Уверенна, многие девушки не устоят перед вами.
— Но не ты… — он подошел ближе, очень близко.
Я хотела отбежать, но Белов цепко схватил меня за локоть.
— Отпустите, или я закричу, — прошептала я, цепенея.
— Кричи, — прошипел он, — улица пуста, никто тебе не поможет.
Он потащил меня к машине, не смотря на мое сопротивление. И вот тогда, вместо того, чтобы закричать, я вцепилась зубами в его руку. Со всей силы вцепилась, вкладывая в сжатые челюсти всю свою ненависть и страх
Громко матерясь, Белов почти отшвырнул меня от себя.
— Ах ты, сука, — прохрипел он, а глаза его стали похожи на два черных омута. С руки капала кровь — похоже я знатно его цапнула — он перехватил ее другой рукой. У меня во рту тоже появился привкус чужой крови.
— Ты за это ответишь, матрешка, — его трясло от ярости, и я почти физически чувствовала эти волны. — Ты еще молить меня будешь о прощении.
— К черту иди! — тяжело переводя дыхание, ответила я. — Только тронь меня еще раз, сволочь, я тебе горло перегрызу!
От университета в нашу сторону бежали люди, видимо поняв, что происходит что-то очень плохое. Белов не стал ждать их приближения, сел в машину, завелся и стартанул прочь. Я же едва не осела прямо на асфальт — эта победа стоила мне почти всех моих сил.
4
В понедельник маме отказали в госпитализации.
— Но по какому праву вы не берете ее на химию? — кипела я, разговаривая по телефону с заведующим отделением. — Вы не имеете такого права…
— Ольга Кимовна, — голос врача звучал устало, — мы еще в прошлом месяце вам объясняли, что терапия эффекта не имеет, что делать новые химии просто нет никакого смысла….
— Да, — я чуть не плакала, — мы с вами говорили об этом, но мы еще договорились, что вы еще раз попробуете… поймите, если вы откажетесь взять ее — лишите ее последней надежды…
— Я вас прекрасно понимаю, — врач был мягок и терпелив, — но мы не можем занимать место другого человека. Между нами, вы ведь понимаете, что счет идет на дни? Даже не на недели…..
— Денис Федорович, я вас прошу…. Я заплачу, если это необходимо, — мне казалось, пол уходит у меня из-под ног.
— Нет, Ольга Кимовна. Простите, но нет.
— Почему? — в уголках глаз собрались непролитые слезы, я сдерживалась из последних сил, — почему? Мы ведь с вами договорились….
Врач помолчал, словно обдумывая свои слова.
— Оля, — он обратился ко мне тепло и очень мягко, — послушай. Я правда не могу взять твою маму. Хотел бы, но не могу. Помимо того, что смысла действительно никакого нет…. — он вдруг замялся, о чем-то раздумывая, — нам… главврачу пришло предупреждение….
— О чем это вы? — холодея, прошептала я.
— О том, — врач понизил голос, — что если мы примем вашу маму на лечение вместо кого-то другого, то нам грозят серьезные проверки со стороны следственного комитета.
— Что? — тупо переспросила я.
— Кто-то донес на нас, что мы берем на лечение безнадежного пациента и занимаем койки. Понимаешь? Оля, если бы был хоть малейший шанс — я бы первый наплевал на правила. Но….
— Да, — прошептала я, — да…. Я понимаю…. — это все происходит не со мной….
— Простите, Ольга Кимовна, — закончил трудный разговор врач, — мне действительно очень жаль.
Он сбросил мой вызов, а я так и сидела на кухне с телефоном, тупо глядя в пол, на котором играли яркие блики веселого весеннего солнца.
Совпадение? Или?
С большим трудом я старалась дышать ровно, а не завыть на солнце вместо луны.
Как пойти к маме, которая последние дни почти не встаёт и сказать ей об отмене госпитализации? Как лишить ее, слабую и тающую на глазах последней надежды? И как, как выгнать из головы мысли, что если бы не я….
Я обхватила голову руками, пытаясь сообразить, что делать дальше. Кому звонить, к кому обращаться?
— Олененок, — услышала я через радионяню слабый голос мамы, и пошла к ней на негнущихся ногах.
— Мам….
— Олененок, — мама слабо улыбнулась и поманила меня к себе.
Я села на ее кровать, стараясь не зареветь в голос. Она была такой маленькой, такой слабой и беззащитной, такой хрупкой, а я не могла ничем ей помочь. Мне хотелось отдать ей часть своей жизни, своего здоровья — но даже этого я не могла.
— Мам… я с трудом проглотила ком, — в больнице…. — я судорожно соображала, что можно ей сказать, солгать, как объяснить, что нас уже не ждут там.
— Олененок, — тихо сказала мама, — отмени машину. Я не хочу никуда ехать…
— Мам…
— Доню, не мамкай, — передразнила она Полищук, — у меня нет сил, малышка. Давай посмотрим правде в глаза — я умираю.
— Нет, мам, нет! Ты сильная, ты…
— Тихо, олененок, тихо, — она прикрыла глаза, собираясь с силами, — я хочу быть дома… с тобой. Не хочу больше чувствовать боль, не хочу, чтоб меня рвало, не хочу умирать там. Пожалуйста….
— Мама…
— Пожалуйста, — прошелестела она как осенний листочек.
— Хорошо, — я вытерла катившиеся по щекам слезы, — хорошо. Я все
