его рождения умерла теща, и жена вынуждена была уволиться с работы. Это было первое горе, которое омрачило нашу жизнь. Но будущее казалось безмятежным и ясным. Когда Саше исполнилось девять месяцев, началась война. Я не в состоянии описать тех страшных дней. В этот день, т. е. 21 июня, я задержался довольно долго на работе. Тревога началась неожиданно. В городе, охваченном пламенем, царило полное смятение. Бомбы рвались на каждой улице, в каждом переулке, превращая все в груды битого кирпича и щебня.
Пожалуй, все описания ада меркли перед тем, что видели глаза и слышали уши. От дома, в котором мы жили, осталась только одна стена. Я смотрел, как пламя пожирало остатки тюля на окне, из которого по вечерам мы с женою любили глядеть на город, и с ним таяла надежда отыскать семью. Искать ее в такой панике было бессмыслицей. Долго сидел я у развалин без чувств, без мыслей, с опустошенным сердцем, беспрестанно повторяя имена детей и жены. Очнулся я от того, что кто-то сильно встряхивал меня за плечи и отчаянно ругался.
— Что вы здесь сидите, черт вас возьми?! — кричал на меня какой-то военный, с ожесточением грозя кому-то кулаком. — Может, ваши спаслись. Надо мстить! Слышите вы?! — Только сейчас я понял — это война. В тот же день я присоединился к отступающим частям, так ничего и не зная о своей семье. С фронта я писал письма родным в Сибирь, в надежде узнать что-либо, посылал запросы во все города, но безрезультатно. И только в 1944 году, когда уже потерял всякую надежду, я получил сообщение о дочери, она находилась в детском доме недалеко от Челябинска. Не мешкая выехал туда. Командование дало мне три недели, чтобы мог уладить свои семейные дела.
Я не узнал моей веселой и жизнерадостной Лели. Она скорее походила на задумавшуюся маленькую старушку, чем на ребенка. Левый, пустой рукав ее платья сиротливо болтался. Увидев меня, она вся как-то оторопела, остановилась, потом протянув худенькую ручонку, пошатнулась и припала ко мне, давясь глухими рыданиями. Я прижал ее трепетавшее тело, гладил русую голову, и лютая ненависть клокотала во мне, спазмы сжимали горло.
— За что? За что? — хотел спросить я фашистских ублюдков, — лишили вы моего ребенка детства, семьи и сделали калекой.
Всю дорогу до Омска, где жила моя сестра, девочка не выпускала моей руки, не разрешала выходить мне на перрон во время остановок и часто плакала, прижавшись к моему плечу.
О матери и братишке она знала немного. Когда началась бомбежка, жена, схватив малыша и разбудив девочку, выбежала с ними на улицу. Люди в ужасе бежали к вокзалу. По дороге какая-то машина подобрала жену и детей. Фашисты неистовствовали, расстреливая с бреющего полета беспомощную толпу. Шофера убило, машина остановилась, ранило и мою девочку. Пулей раздробило ей ключицу и плечо. Леля не могла идти дальше. Жене удалось устроить девочку в санитарную машину одной воинской части. Прощаясь с дочерью, жена написала ей на клочке бумаги адрес моей сестры и сказала: «Вот тебе адрес тети Жени, не потеряй. Тебе помогут туда доехать. Помни, ты теперь взрослая. Я с Сашей тоже буду туда добираться. Мы обязательно встретимся».
Девочка не хотела расставаться с матерью, но острая боль затуманила ее сознание. Больше она ничего не помнила. После выздоровления из госпиталя ее отправили в детский дом, так как адрес моей сестры она потеряла.
Из ее рассказа я понял, раз жена до сих пор не попала к моей сестре, значит ее нет в живых. Что стало с малышом, тоже не знал. Но твердая уверенность Лели, что мама с Сашей должны приехать, заставила меня снова начать розыски.
Когда я уезжал на фронт, девочка так вцепилась в борт моей шинели, что ее не могли оторвать. Поняв же неизбежность моего отъезда, она слабо вскрикнула и без чувств упала на руки моей сестры. Я поклялся до последней капли крови мстить за всех невинных, искалеченных и осиротевших детей. За дочь я был спокоен: знал, что в случае моей гибели сестра заменит и мать и отца. Вскоре после войны я демобилизовался и вернулся в Омск.
Иван Петрович жадно затянулся и продолжал:
— Мы все еще продолжали поиски малыша. Я понимал всю безрассудность этого. Если даже мальчик и жив, то без документов вряд ли можно опознать его личность. Единственно, о чем Леля помнила, — на нем была одета рубашечка с инициалами и букетиком незабудок, вышитых заботливой рукой матери. Почему-то эта деталь остро врезалась в детскую память и беспрестанно преследовала воображение девочки. Но вряд ли и по этой примете можно было бы обнаружить местонахождение ребенка. Как и прежде, мы не получали положительных ответов. Еще меня очень угнетало, что дочь росла замкнутой, угрюмой, сторонилась сверстников, мало разговаривала даже со мной, думая свою какую-то недетскую думу. Я старался чем мог развлечь ее: покупал ей книги, ходил с ней в кино и театры, возил каждый год на юг, но все оставалось по-прежнему. Сестра посоветовала мне жениться на одной знакомой женщине, которая смогла бы заменить Леле мать. Девочка не хотела и слушать об этом, плакала, сердилась. Грозилась убежать из дома.
Так мы и жили с ней до тех пор, пока не встретили Татьяну Васильевну. В 1948 году возвращались мы с Олей из Сочи. Ехал с нами в одном купе бывалый полковник. Разговорились о прошедшей войне. Леля внимательно слушала, потом вдруг расплакалась и убежала в коридор. Я знал, что в таких случаях надо дать ей выплакаться, но попутчикам пришлось рассказать ту же историю, которую сейчас слушали вы.
— Что же произошло дальше? — нетерпеливо спросил Сергей, затаптывая окурок.
— Когда я закончил, — продолжал Иван Петрович, выпуская густые кольца дыма, — женщина, которая была нашей второй спутницей, подняв на меня пристальный взгляд, вдруг переспросила: — В вышитой рубашечке с незабудками?
— Да, да, — живо подтвердил я. — С незабудками и инициалами С. Н. — Саша Николаев. — Встревоженный предчувствиями, я засыпал ее вопросами.
— Почему вы спросили? Может, знаете, где он? Слышали что-нибудь. Да, такая маленькая беленькая рубашечка с незабудками, — хватался я за эту деталь, как утопающий за соломинку.
Женщина потупила взор, полный необъяснимого смятения и, быстро вырвав руки, которые я, не замечая того, схватил, откинулась в дальний угол скамьи.
— Нет, нет! Успокойтесь, — голос ее слегка дрожал. — Я ничего не знаю. Видите ли, моя сестра работает в детском доме, и я от нее слышала похожий случай. Нашли мальчика с фотографией девочки и метками на белье, без документов.
— Где,
