Не благодари.
Майя усмехается, я усмехаюсь в ответ, стараясь не обращать внимания на то, как сильно у меня колотится сердце. Рядом с ней мне на удивление комфортно.
Несколько секунд мы молчим.
– Ладно, – говорю наконец я.
– Итак, – говорит одновременно со мной Майя.
– Ты первая.
– Нет, ты.
– Ладно. – Я собираюсь с духом. – Просто… я хотел спросить, как ты себя чувствуешь после… ну…
– Встречи с тем расистом?
– Ага. Майя, прости, что я не…
– Все в порядке. Ты вел себя правильно. Нас обоих это задело.
– Да, но я должен был за тебя заступиться. Или вернуться и…
– Нет-нет-нет. Плохая идея. – Она закидывает ногу на ногу и наклоняется ко мне. – Это всегда плохая идея. Слушай. То, что сегодня случилось, отвратительно. Никто не говорил мне такого в лицо, но в остальном… поверь, он не сказал ничего нового.
– Но это…
– Знаю. Слушай, я знаю. Это мерзко. Просто до смешного мерзко. Но, Джейми, мы с тобой живем в небольшом городке. В Джорджии. И я пакистанка и мусульманка. Что это значит в штате, где люди выходят из себя, если кассир не поздравил их с наступающим Рождеством?
– Ну да…
– Быть мусульманкой здесь и где-нибудь в Нью-Йорке – это разные вещи. Хотя, думаю, и в Нью-Йорке все не так радужно. Люди иногда ведут себя ужасно. И… в последние годы ситуация стала хуже. Сам знаешь почему.
Я смотрю на нее, и у меня внутри все сжимается, когда я вижу выражение ее лица. Не думаю, что мы раньше вообще говорили о религии. О том, что я еврей, а она мусульманка. Нам было шесть лет, вряд ли в таком возрасте можно серьезно задумываться о религии. Сомневаюсь, что между играми в «Прыжке» нам приходило в голову делиться друг с другом наблюдениями по поводу исламофобии и антисемитизма. Я и слов-то таких тогда не слышал.
А теперь только их и слышу. Может, это потому, что мы стали старше. Или мир стал хуже.
– Меня просто раздражает все это.
История ведь не этому нас учит. А тут ощущение такое, словно мы двигаемся назад во времени.
– И меня раздражает.
Еще пару секунд мы просто смотрим друг на друга.
– Но мы можем все исправить. Я хочу в это верить, – говорит Майя. – Помнишь тот ифтар? Когда все сообщество объединилось вокруг Россума? В нашем округе много хороших людей.
– Ты прямо как моя бабушка. Она всегда говорит, что на одного плохого человека в мире найдется минимум два хороших.
– Она мне нравится, – улыбается Майя. – А ты бабушкин внучок, да?
– Это как маменькин сынок?
– Это как маменькин сынок, только в два раза хуже.
Я склоняю голову набок и стараюсь не улыбаться.
– Маменькиным сынкам ни в чем нельзя быть хуже!
– Тебе ли не знать.
– Мы вроде решили, что я бабушкин внучок. – Теперь я уже открыто улыбаюсь. – Соберись, что ты в собственных оскорблениях путаешься!
– Мне нужно больше практиковаться. – Майя тоже расплывается в улыбке.
В «Таргете» время идет иначе. И это не просто мои домыслы, а доказанный факт, подтвержденный моей мамой. Честное слово, вы можете зайти сюда на двадцать минут, а в реальном мире за это время пройдет два часа.
С нами именно это и происходит. Судя по ощущениям, мы сидим тут минут пятнадцать, может быть, полчаса, но тут Майя подскакивает на месте.
– Наверное, уже закат!
И мне это очень нравится. Она говорит: «Уже закат!», а не «Уже восемь часов!», как принцесса из сказки.
– Ты же не пропустила из-за этого ужин? – переспрашиваю я, глядя на экран телефона с легким чувством вины. Мама, наверное, часов с шести закидывает меня сообщениями, но в «Таргете» сеть совсем не ловит. Я снова смотрю на Майю. – Могу сразу завезти тебя домой, а потом сам съезжу отдать бумаги. Или заедем в автокафе по дороге.
Она смотрит на меня с подозрением.
– Точно! Рамадан! – Я тоже подскакиваю. – У тебя пост, и вы все встречаетесь и устраиваете особый ужин. На закате. Я понял.
– И возможно, в следующий раз нам стоит уходить на агитацию пораньше.
– В следующий раз?
– Почему у тебя такой удивленный вид? – смеется она.
– Прости. Я подумал… не знаю. – Голос у меня настолько растерянный, что я сам морщусь. – Мне показалось, после встречи с тем дядькой ты уже не захочешь дальше этим заниматься.
– Захочу.
– Серьезно?
– Конечно! Нам не нужно, чтобы какой-нибудь другой дядька-расист одержал на выборах победу, правда?
– Он уже победил один раз. В 2016 году.
Майя смеется.
– Ладно. Но все равно.
– Ты права. Я понимаю, о чем ты, только… ты уверена, что сейчас, после этого всего, у тебя все хорошо?
– Понимаешь, я хочу дать ему сдачи. Нельзя, чтобы такие, как он, могли меня запугать. К тому же, если Россум победит, это того стоит. Мы покажем ему, как он неправ.
– Тоже верно. Если Россум победит, считай, мы этому дядьке дали хорошего пинка.
– Причем шипованными кроссовками, – добавляет Майя, широко распахнув глаза. – Россум должен победить.
У меня из головы внезапно испаряются все слова.
– Ага, – выдавливаю я.
– Надо продолжать бороться.
– Ага, точно. – Я киваю. – Если хочешь, в следующий раз я за тобой заеду.
– Отлично! Спасибо, – отвечает Майя. – Значит… до завтра?
Она смотрит на меня, едва заметно улыбаясь, и выглядит такой милой, что я немедленно даю себе тысячу разных клятв. Обещаю быть крутым. Обещаю не теряться. Не обращать внимания на то, кто откроет дверь. Пускай даже это будет сама Фифи, собака, которая ратует за превосходство белых. Неважно. Если придется, я возьму свой стакан с чаем и вылью прямо на ее кудрявую голову.
Потом я смотрю Майе в глаза и улыбаюсь.
– Идеально!
Глава восьмая. Майя
– Что скажешь? – спрашивает папа.
Мы стоим посреди комнаты в его новой квартире. Вдоль одной из стен гостиной выстроились запечатанные коробки. Напротив примостился старый диван-футон, который все это время влачил жалкое существование в нашем подвале. Теперь он триумфально поселился в гостиной, притворяясь настоящим диваном. Или… я замечаю сложенное на краю одеяло. Подушку.
Или кроватью.
Я едва не спрашиваю папу, собирается ли он покупать обеденный стол, но быстро останавливаю себя. Незачем заполнять эту квартиру мебелью. Она же временная.
– И тут есть вывоз мусора. – Папа неловко откашливается. – Оставляешь бак снаружи, и кто-то забирает его. Волшебство прямо. А еще вся бытовая техника очень современная.
Взмахом руки он указывает на стальной холодильник, который, похоже, умеет показывать время. И на духовку. Духовка тоже это умеет. Я смотрю на «современную бытовую технику». «Современная бытовая техника» смотрит на меня мигающими циферблатами. Сейчас 11:15.
– Как ты доехала? Приложение работает?
– Четыре минуты от двери до двери, все как ты и говорил. Десять минут, если учитывать время на поиск машины.
– Отлично! И кстати, – в его глазах вспыхивает огонек, – я же так и не показал тебе лучшее, что есть в этом доме. Твою комнату! Тебе понравится.
– Мою комнату?
– Ага, – улыбается папа. – Сюда.
Мы проходим по коридору – на полу ковер, стены кремового цвета, – и папа театральным жестом распахивает дверь. Я делаю шаг вперед и удивленно моргаю.
– Тут все… розовое, – говорю я, глядя на стены. А плед на кровати сиреневый. Рядом с окном висит плакат, с которого на меня смотрит Зейн Малик. Еще один плакат – с довольным серым котенком в шапочке – расположился над кроватью.
– Ага, – с гордостью улыбается папа. – Смотри, какие плакаты. Я не нашел точно таких же, как у тебя, но вроде получилось похоже, да?
– Точно таких же?
– Как те, которые висят в твоей комнате дома.
Сперва мне хочется рассмеяться. Он прав, эта комната – квинтэссенция Майи. Такой, какой она была лет пять назад. Но когда я приглядываюсь внимательнее, смех куда-то пропадает. Папа прав. Да, эта комната похожа на аттракцион. Но у меня и правда все это есть. Рядом с кладовкой – плакат с группой Imagine Dragons. Я морщусь, увидев его. Плакат появился, когда я была без ума от Хариса Дивана. Мне было двенадцать, он вел занятия в нашей воскресной школе – рассказывал
