нелюбви Роны к резким запахам Марвин знал с момента знакомства. Прочесть про это и сотни других привычек, прибамбасов и комплексов, ему-то труда… Особенно вначале, когда её разум лежал перед ним открытым. Н-да.
— А ты не пробовала внушить ей, что любишь её? Несмотря даже на то, что она вот такая — капризная?
— Пробовала, конечно. Но… Сам знаешь: она чует и мои сомнения. В том, что я люблю её. И даже корчит мне рожи. Ну вот в точности — как ты сейчас.
Марвин убрал с лица гримасу недовольства (И как это она туда прорвалась!..):
— Я стараюсь контролировать эмоции. Ну, вернее, внешнее их проявление. А она — ещё мала. Не понимает. А если и дальше так пойдёт, то и не поймёт все эти людские сложности. Общения. Да и зачем ей это может быть нужно, если она, скоро, похоже, сможет просто убивать тех, кто делает ей плохо? Убивать только силой мысли!
Поэтому нам и нужно постараться внушить ей, что тогда вокруг неё не останется тех, кто желает ей добра — то есть, нас. И ей будет плохо. Ведь остальные просто убьют её. Во избежание.
— А они и правда — могут?..
— Могут. — он вспомнил гнусные рожи, щурящиеся на его доклады из-под своих чёртовых клобуков, — Они боятся. Даже сильнее, чем боюсь я сам. Хотя я прекрасно понимаю, кого мы с тобой родили. И сейчас пытаемся вырастить. И воспитать.
— Знаешь, Марвин, иногда я и сама так боюсь. — Рона сцепила пальцы перед грудью так, что побелели костяшки, — Да что там — иногда — всегда! И вот ещё что. Я…
Вряд ли смогу — как ты. Скрывать свои подлинные эмоции и чувства: её ведь не обманешь! Мои жалкие блоки, похоже, работают только против тебя. А вот её так… Я…
Не могу заставить себя любить это, это… Маленькое чудовище! И я…
Боюсь её! Наверное, даже сильней, чем твои придурки из Конклава!
Поэтому, если хочешь, чтоб мы обе остались живы — убери её куда-нибудь!
Идя по коридору, Марвин кусал губы, одновременно пытаясь заставить себя прекратить это.
Но губы спустя минуту-другую всё равно оказывались прикушены почти до крови, и болели — это он старался мыслить трезво и логически. Но ничего пока не получалось.
Да и кто — верней, какой отец! — смог бы тут мыслить логически?!
Разумеется, Миерна чует отношение Роны к себе!
Да Рона почти и не скрывает свои эмоции и чувства — страх, боль, отвращение, даже — ненависть… Ненависть к той, что может сделать ей, взрослой женщине — больно. И даже, когда станет посильней — убить! И не только за то, что не покормила.
А и — просто так! Из детского каприза!
Нет, если он хочет сохранить их обеих, пора и правда — разделять "девочек"!
Войдя в приёмную, Марвин всё уже видел. Босс здесь, и ждёт его. Но он всё равно сказал секретарю:
— Будьте добры, доложите, что пришёл главный Селектор. Мне необходимо срочно переговорить с Его Святейшеством.
Нужно снова собрать волю в железный кулак, и постараться убедить Главного, что убивать Миерну — не выход. (Иначе теряется смысл во всём Проекте!..)
И что он готов принять ответственность…
За жизнь и воспитание изолированной от всех контактов девочки.
Часть 3. Рольф.
Рольф.
Я смотрел, как он подходит.
С виду — ничего особенного. Мужик как мужик, лет сорока пяти. Высокий, стройный. Широк в плечах, но видно, что не слишком мускулистый — нет той упругости и целеустремлённой силы в движениях и походке. Не-ет, этот Марвин — явно силён не мускулами!..
Зато оказалось, что черты лица приятны. Не красивы — а именно приятны. Немного портит впечатление шрам, проходящий через всю левую щёку. Ещё ощущается уверенность в себе и какой-то внутренний стержень. Ничего не скажешь — характер!
— Здравствуй, Рольф. Ты прав, конечно — моя сила не в мускулах. — увидев, как расширились, чисто инстинктивно, мои глаза, он пояснил, — Вот именно. В этом самом. Ну, да ты должен понимать, от кого моя дочь переняла свои способности… Я — Марвин.
— Здравствуйте, Марвин. Да, Миерна мне сказала. Вы не будете против, если я вас обыщу?
— Нет, конечно. — он поднял руки и стоял, пока я делал обыск — символический, разумеется: я прекрасно понимал, что сильный менталист вроде Миерны или её отца не нуждается в оружии, чтобы даже убить меня — таким как они достаточно маленького мысленного усилия.
Я отступил. Выдохнул. Спросил:
— Почему вы сдаётесь?
— Потому что у меня нет иного выхода. Если я не остановлю свою дочь сейчас, её уже никто не остановит.
— А вы и правда, надеетесь её остановить? — я не скрывал скепсиса.
Марвин вдруг изменился в лице. Побледнел, позеленел.
Похоже, малышка Миерна взялась за него серьёзно. Я молча смотрел, как он отступает: пятится по коридору, схватившись за горло и делая такие движения, словно глотает воздух — как воду. Поэтому я сказал-подумал внутрь себя:
— Миерна. Может, конечно, он и козёл, и не был любящим и заботливым папочкой в той степени, как ты хотела бы… Но ведь и ты — не ангел. Вдруг у него реально — есть какие-нибудь серьёзные оправдания?! Отец же твой всё-таки — наверное, раньше-то и любил и нянчился с тобой. Может, пока не будешь убивать его? И вот ещё что…
Пожалуйста, перестань без спроса использовать мой мозг как "промежуточный усилитель"!
В голове я услышал её рычание.
Потом вздох.
Наконец она, словно очнувшись, ответила:
— Ты прав, конечно, Рольф. И хоть я вижу, что на самом деле тебе неймётся допросить моего папочку, определённое беспокойство за… Меня — ты испытываешь. Хотя бы за то, чтоб я не перенапряглась, взламывая защиту этого гада…
Ладно, пусть пока поживёт.
Только — не подводи его ближе километра к моей комнате!
— Докладывайте, капитан.
Я оглядел суровые серые лица офицеров, и подумал, что наверняка и они уже поняли всю сложность и щекотливость ситуации, в которую мы все попали.
Да, малышка Миерна может просто убить нас, не особо напрягаясь, и единственный, кто может как-то хотя бы попытаться заблокировать её силу — это её папаша.
До сих пор — наш лютый враг.
А сейчас — вынужденный союзник. Который пришёл "всего-навсего" убить дочь.
— Есть, докладывать, сэр. Марвин честно сказал, почему он вышел и сдался. Ему приказал Конклав. Ну, вернее, специальная Комиссия по вот таким,
