ее голосе — удар под дых.
— О, он просто занят, милая, — говорит Нина, нежно поглаживая Татума по щеке.
— Вообще-то, у меня есть кое-какие новости.
— Новости? Я говорю.
Нина бросает в мою сторону легкую улыбку.
— Оказывается, Джин возвращается домой завтра.
— Домой? Взгляд Татума расширяется. Завтра?
— Верно.
Блядь.
Татум визжит от восторга и обнимает Нину, которая похлопывает ее по спине.
— С ума сойти! Во сколько мы можем за ним заехать?
— Его выпускают в 10. Это в нескольких часах езды, так что нам придется выехать пораньше.
— Он останется здесь? Спрашивает Татум.
Мой и без того бешеный ум начинает работать.
— Нет, говорит Нина. Пока он будет находиться в реабилитационном центре, но мы собираемся отвезти его туда.
— Это просто… Татум сияет от уха до уха. Лучшая новость, понимаешь? Она подбегает ко мне и хватает меня за руки.
— Разве это не потрясающе, Лукас?
— Это здорово. Мне удается улыбнуться и кивнуть.
— Будь готова к шести, хорошо? Говорит Нина.
— Я буду готова в пять.
Татум ведет меня за руку в свою спальню. Я двигаюсь в оцепенении, ошарашенный и охваченный паникой. Я должен что-то сделать. Я не могу позволить Джину разбить ей сердце, когда она появилась в тюрьме, вся взволнованная перед встречей с ним, а он едва признал ее.
Я должен сказать ей.
Я должен сказать ей сейчас.
— Татум, — говорю я, опускаясь на край ее кровати и наблюдая, как она вихрем носится по комнате.
— Я хочу приодеться к завтрашнему дню. Она снимает голубое платье, а затем надевает другое, более темное, скромное, с маленькими красными цветочками по всему телу.
— Что ты думаешь об этом?
— Татум, детка. Мне нужно с тобой кое о чем поговорить.
— Мне не идет? Она поворачивается к своему шкафу, чтобы порыться в нем в поисках чего-нибудь получше.
— Татум, дело не в платье. Пожалуйста, просто… сядь.
Она прекращает то, что делала, и смотрит на меня, на ее лице ясно написано замешательство.
— В чем дело? Лукас, ты меня пугаешь.
Я делаю глубокий вдох и рассматриваю ее прекрасное лицо, запоминая, как она выглядит в этот момент, за мгновение до того, как я потеряю ее.
— Я отвечал на письма.
Она моргает. — Что?
— Те, что от твоего отца. Я их писал. Вот почему ты ничего не получала с тех пор, как я вышел. Вот почему…
— Я не понимаю, говорит она. — Я писала своему отцу четыре года.
— Я был сокамерником твоего отца. Ты отправила ему открытку на день рождения четыре года назад. Ту, с теркой для сыра и школьной фотографией.
Она делает шаг назад. Вот оно, начало конца.
— Ты написал эти письма?
— Да. Я ненавижу то, как она смотрит на меня, как будто я кто-то, кого она не знает.
— Зачем ты это делал?
— Потому что я думал, что ты заслуживаешь ответа.
— Итак, ты говоришь, что украл его поздравительную открытку?
— Не совсем.
— Тогда как?
— Я поднял его с пола. Оно было уже открыто. Я поднял его, посмотрел на тебя и подумал, что эта девушка заслуживает извинений. Я подумал, может быть, я мог бы сделать эту маленькую вещь. Я мог бы дать ей это. Я не должен был продолжать это так долго, но… те письма стали единственными светлыми пятнами в моей жизни на тот момент. Ты была лучшей частью последних четырех лет, Татум. Мое солнышко в этом сером месте, и я не хотел его отпускать…
— Я прочищаю горло и отвожу взгляд. Когда я вышел, я сказал себе, что пришло время признаться. Итак, я появилась в салоне…
— Ты солгал мне, шипит она, боль и предательство окрашивают каждую черточку ее лица.
— Детка, я…
— Не называй меня так, огрызается она. — Не смей называть меня так.
Мое сердце разбивается вдребезги.
— Пожалуйста, Татум, ты должна понять. Я не хотел, чтобы это произошло таким образом. Я не хотел влюбляться в тебя. Ее глаза расширяются от моих слов, губы дрожат.
— Но я влюбился. Я влюбился в тебя. Я люблю тебя, Татум, и я знаю, что поступил неправильно, но я не жалею, что сделал это. Мне жаль только, что я солгал тебе.
Она выглядит так, будто хочет что-то сказать. Но, не говоря ни слова, она подходит к двери и широко распахивает ее.
— Убирайся.
— Татум…
— Я сказала, убирайся, Лукас!
Я медленно поднимаюсь и направляюсь к двери, жалея, что не могу вернуть все назад. Не могу. Однажды это должно было случиться. Рано или поздно она бы узнала, что я лжец и мошенник. Никакое количество отбытых сроков не сможет компенсировать вред, который я ей причинил.
Как только я переступаю порог, она хлопает дверью. Это меньшее, что я заслуживаю.
ГЛАВА 8
Татум
Я ХОЧУ умолять Лукаса вернуться ко мне в ту же секунду, как захлопнула дверь. Но я этого не делаю. Я не могу. Я слишком уважаю себя.
Как он мог?
Как он мог?
Все наши отношения были построены на лжи, а потом он говорит, что любит меня? Это не любовь. В худшем случае это манипуляция, а в лучшем — отчаяние. Он просто не хотел меня терять и был готов сказать что угодно, чтобы заслужить мое прощение.
Я падаю на кровать, зарываюсь лицом в подушку и издаю крик, который можно увидеть только в кино. Горловой, животный и всепоглощающий. Я позволяю подушке проглотить его целиком. Я плачу до тех пор, пока мое тело не начинает дрожать от силы моих рыданий, а слезы не впитываются в мою наволочку. Я плачу, пока не ослабеваю, пока не погружаюсь в глубокий и непрерывистый сон.
Но такой сон не приносит утешения. Я ворочаюсь с боку на бок, а когда я не ворочаюсь, мне снятся Лукас и мой отец. Интересно, говорили ли они обо мне, пока были в тюрьме, интересно, смеялись ли они над тем, какой я была глупой и доверчивой.
Когда я просыпаюсь рано утром следующего дня, мои глаза красные и опухшие, как будто я проплакала всю ночь, и я думаю, что с таким же успехом так оно и было.
Я принимаю душ и пытаюсь нанести на лицо красивый макияж, но, когда я заканчиваю, у меня такой вид, будто я слишком стараюсь. Я собираюсь снова умыться и начать все сначала, пока Нина не просовывает голову в мою комнату, чтобы объявить, что нам пора идти.
— В чем дело? — Спрашивает Нина.
— Ничего, — быстро отвечаю я, хватаю свою сумочку и
