class="p1">«Он меня учуял — запах-то незнакомый, и он теперь замер, как и я, захваченный врасплох. Я не двигаюсь, сижу скорчившись под деревом, а он думает, что я представляю для него опасность, готовлюсь к прыжку… С этой ногой происходит что-то неладное, она распухает, мышцы как будто раздуваются, тупая боль. Сколько времени прошло? — Он поднял часы к глазам, фосфорические цифры мерцали зеленым светом. — Только двадцать минут. Если бы они и в самом деле гнались за мной, то должны были бы уже пройти здесь, я заметил бы их… Они боятся духов, которые хозяйничают в джунглях. Даже Коп Фен, солдат революции, и тот в них верил. Яд, всыпанный невидимой рукой в горшок, кинжал, который сам находит тебя во мраке хижины. Глупости. Но джунгли не знают покоя, вокруг все время что-то происходит, а я жду словно с завязанными глазами. Приговоренный к смерти. Нет, нет. Еще ничего не случилось, я еще из этого выберусь».
Прислушиваясь к звукам, Маляк осторожными движениями касался раненого бедра, тревожась, что боль снова вернется. Цепляясь за изогнутые кольца лиан, он поднялся и снова достал спички. Потом нарвал сухой травы, скомкал ее, расстегнул брюки, — обнаженный, беспомощный, готовый в любую минуту спрятаться за дерево. Муравьи щекотали и кусались. Большая ночная бабочка басовито гудела, меняя тональность.
Роберт поджег пучок травы. Яркий свет отодвинул деревья, вырубил пещеру в темноте. Он видел свое бедро, смуглое, с затянувшейся на нем царапиной; брюки уже успели присохнуть к ране, и теперь она снова начала кровоточить. Рана была совсем маленькой, — Маляк упрекнул себя в том, что поддался трусливому воображению. С чего это острие вообще должно быть отравленным? Со сгоравших травинок капали искры и быстро гасли — красные нити вились в воздухе.
Роберт затоптал тлеющий клубок. Из-под ботинок брызнули искры. Страшная темнота мешком спа́ла ему на голову. И тут на ослепленного Маляка навалились скопом, вцепились в руки, стали душить, вопя при этом, чтобы придать себе храбрости. Оглушенный криками, он сдался, прекратил сопротивление, позволил прижать себя к земле. На него сели верхом, сдавили коленями, связали поднятые для защиты руки. Маляк ощущал их дыхание, в нос бил запах дыма и потного тряпья. Он не кричал, а только закрыл глаза и ждал удара ножом.
Мео сидели на корточках возле лежащего на тропинке пленника. Красный свет проникал сквозь его веки. Люди с факелами один за другим выходили из леса, как будто до того прятались, стояли за каждым деревом. Они что-то кричали друг другу и показывали на него пальцами. Один из них наклонился и ущипнул лежащего пленника так сильно, что Маляк вскрикнул. Мео отскочил в темноту. Раздался смех, толпа загалдела.
Роберт проверял, жив ли он еще, — он встал на колени, его победители помогли ему подняться на ноги. Руки были связаны спереди довольно свободно, так что он смог подтянуть брюки и застегнуть ремень.
Он видел вокруг себя много вооруженных мужчин, их ружья с длинными дулами и прикладами, похожими на сжатый кулак. Были тут и американские автоматы, и старинные самострелы. По лицам, по стволам деревьев, подпирающим ночную темноту, перебегал свет факелов, сухо потрескивал огонь.
Они не убили меня, потому что не понимали, что я делаю: я сидел полураздетый, безоружный и выдавливал кровь из бедра; может, они сочли это колдовством. Не убили, и это самое главное. Хорошо, что они меня нашли, я хоть узнаю, как мне быть со своей раной. У них наверняка есть противоядие, ведь сами они тоже иногда попадают в такую же ловушку. Они, конечно, омерзительны, но их дурацкие вопли все же лучше, чем стоны, храп и шорохи джунглей. Уже нет такого ужасного одиночества. Все же это люди. И нужно заслужить их расположение.
Роберт поднял и показал мео ту длинную заостренную палку. Со связанными руками он сыграл перед ними пантомиму своего бегства, ранения, падения. Показал темное пятно на штанине. Они расступились, образовав освещенную факелами арену, что-то кричали друг другу, смеялись, хлопали ладонями по бедрам. Их раскосые глаза поблескивали в свете поднимающихся к небу языков пламени.
Маляк заговаривал с ними по-французски, потом по-английски — ему пришло в голову, что, может быть, кто-нибудь из них связан с американцами, — но мео не понимали ни слова. Было видно, что они не притворяются. Их лица выражали озабоченность поисковых собак, — они никак не могли понять, чего от них хочет пленник, из-за чего злится.
Он повторял одни и те же движения, показывал, кричал им прямо в лицо. Мео отступали или прикрывались оружием. В конце концов они, видимо, на что-то решились, потому что к его связанным рукам прицепили толстую веревку, рванули за нее, показав направление по тропинке в гору.
Страх оставил Роберта. Эти люди вызывали у него лишь презрение — уродливые, завшивевшие и крикливые карлики. Им все же придется что-то со мной сделать, я ведь для них не обычный пленник. Наверное, попробуют обменять меня на соль — одни уши килограмм стоят.
Мео бежали рядом, у каждого был длинный нож на веревке; они касались его одежды и сумки легонько, с опаской, словно об него можно было обжечься, и отскакивали в кусты. Роберт слышал, как они рубили бамбук, с треском его раскалывали и тут же зажигали новые факелы. Суматоха, мелькающие огни, крики и топот — от всего этого толпа казалась более многочисленной.
Все же я ушел далеко, еще немного, и мне удалось бы ускользнуть. Он отирал пот связанными руками. Обогнув деревню, они неожиданно вышли на перевал. Дергая за веревку, его также заставили взобраться на широкую террасу, огороженную валом. Воины уже открывали провощенные картонные коробки и делили поблескивающие красноватые патроны. На куче собранных парашютов, как прачка на узле пересчитанного белья, восседал старый вождь, черными пальцами поглаживая свое распухшее горло. Кожа на его руках была вся в складках, словно он надел слишком просторные перчатки.
Вождь неприязненно смотрел на белого, словно был недоволен тем, что его привели живым, вместо того чтобы сразу же зарезать. Старик выслушал воинов. Коренастый, кривоногий, он подошел и бесцеремонно нажал на раненое бедро Маляка, так что на брюках темными пятнами выступила свежая кровь.
Вождь кивнул головой в знак того, что ему все понятно. Потом поднял свои почти черные глаза, скрытые под нависшими монгольскими веками. Они не сулили ничего доброго.
«Я мог бы пнуть его в морду, а может, и убить, но что это даст, — Роберт в молчании ожидал своей участи, — разве только он уже решил приговорить меня к смерти? А вдруг до их
