же ничего нельзя было понять. Она снова, как тогда, в ***ском, забилась в угол дивана и непрерывно вертела колечко на среднем пальце, глядя на него как загипнотизированная. Если знала, вдруг подумала Катя, то каково же ей было!
В этот раз Вася ни слова не упомянул о матери. Он четко и деловито, как будто воспроизводя заученный текст, рассказал о том, что произошло в Ниловой пустыни весной сорокового года, и закончил тем, что у него есть доказательства… ну, может, не доказательства, но материальные подтверждения.
В комнате повисла мертвая тишина. Через пару минут ее нарушил странный свистящий звук, исходивший от Леры. Катя не сразу поняла, что она безостановочно шепчет: «Гос-споди! Гос-споди! Гос-споди!»
Вася обвел их всех взглядом.
— Теперь такая вещь, ребята. Я считаю, что такую информацию держать при себе нельзя. И я, кажется, нашел, что с ней делать. Есть одно издание… в Питере…
— Подпольное? — пискнула Лера.
— Нет, «Звезда» и «Ленинград»! — неожиданно рявкнул Илья, но тут же спохватился: — Пардон…
— Почему я вам об этом рассказываю? — Васька встал и начал расхаживать взад-вперед, как лектор в аудитории. Места для маневра было немного, два шага туда, два обратно, у Кати очень скоро зарябило в глазах. — Я не хотел сначала… Не хотел вас втягивать. В конце концов, это моя ответственность. Но потом я понял, что должен предупредить. Понимаете, если что, то вас в любом случае в покое не оставят. Все знают, что мы — одно, одна компания. Я подумал, лучше вам знать что и как. Но я к чему все это говорю… Я, конечно, очень надеюсь, что это дело не раскроется. То есть что до меня не доберутся. Но… но, прямо скажем, могут и добраться. В общем, мораль такая: если что — не геройствуйте. Клеймите меня, отрекайтесь смело, я не обижусь. Наоборот, я вас прошу. Мне так будет спокойнее. Чтобы не вышло, что я вас всех подставил.
— Дайте мне огня кто-нибудь, — попросил Володя.
Все машинально повернулись к нему. Саша кинул коробок спичек. Володя закурил, затянулся, выпустил дым, все это — не торопясь, с видимым удовольствием, и проговорил сквозь окутавшее его сизое облако:
— Лихо ты, однако, распорядился… А ты, Вась, хорошо подумал? О матери своей, например, подумал? Или, скажем, о Мирке? Или, например, о том, что на факультете гайки все равно закручивать начнут — отрекайся не отрекайся? Что всем только хуже станет? Ты это для кого затеял-то? Для себя?
Васька замер на месте и несколько секунд стоял молча. Катя заметила, что на скулах у него перекатываются желваки, и подумала как-то отстраненно, что сейчас он Володю, наверное, ударит. Ника вскочила на ноги, но в этот момент Вася заговорил негромко и очень спокойно. Слишком спокойно, если уж на то пошло.
— Да. Для себя. Я много думал, Володь, можешь мне поверить… вот как раз про то, о чем ты только что… Нет вариантов. Я не могу иначе.
— Hier stehe ich, ich kann nicht anders?..[4] И пепел Клааса стучит в твое сердце? Ну что ж, коли так — что я могу сказать? Валяй…
Володя демонстративно откинулся на спинку дивана — дескать, все, мавр сделал свое дело… умываю руки, мол. Мирела молчала, как будто он упомянул не ее, а кого-то другого. Катя лихорадочно пыталась сообразить, на чьей она сама стороне. То есть нет, не так. На Васиной, конечно. Инстинктивно — на Васиной. Но ведь и в Володиных словах что-то было, разве нет?
И все-таки все они надеялись, что обойдется. Вот уж, воистину, святая невинность! Как можно было до такой степени недооценивать доблестные органы? Чудеса, ей-богу! Сколько человек было в той расстрельной команде? По пальцам пересчитать… Пройтись по личным делам, по родственникам, сопоставить одно с другим — и готово. И еще, если не стукнул никто. Насчет стукнул — это отдельная история.
А с другой стороны… Ну предположим, знали бы они заранее, чем это кончится, — и что? Остановило бы это Ваську? Да нет, конечно. Ничего бы, в общем, не изменилось. Вот интересно, а Анну Дмитриевну он тоже заранее предупредил? Ах, бескомпромиссность, конечно, прекрасная вещь, достойная всяческого уважения… и все-таки, все-таки…
Васю арестовали в мае. Взяли с поличным — и его, и того человека, которому он передавал материалы, прямо в момент передачи и повязали. Мирка перестала появляться в университете. Пару раз они пытались ей дозвониться — но без толку. Дня три прожили под дамокловым мечом, оглушенные, перепуганные, пригнув головы в мрачном ожидании. В эти три дня успели перекинуться парой слов и договориться — все очень просто, мы ничего не знаем, Вася никому ничего не говорил, а за что его, чего он наделал-то? На четвертый их стали вызывать по одному, кого все в тот же кабинет замдекана, кого — в непонятные маленькие комнатки, обнаружившиеся чуть ли не на каждом этаже.
Так Катя столкнулась с «ними» вторично. На этот раз ее собеседником был какой-то лысый, одутловатый, с мягким, мятым лицом. Вопросы были ожидаемые: знали ли вы о планах вашего друга, говорил ли он вам, куда едет и зачем, — и все в таком духе. Катя даже поразилась этой бесхитростности. Спрашивал лениво, как будто отбывая скучный, но необходимый номер. Важным моментом, о котором они договорились заранее, было вот что: они не должны были знать, за что его арестовали. Значит, было бы естественно проявить ненастойчивое любопытство. Как раз отсутствие любопытства могло показаться подозрительным — так они рассуждали заранее. Но дело-то было в том, что никакими силами Катя не смогла бы выдавить из себя хоть одно лишнее слово. Иными словами, она инстинктивно повела себя в соответствии с инструкциями диссидентов со стажем. Лерка — та, как впоследствии выяснилось, попыталась сыграть дурочку, хлопала ресницами: а чего он такого натворил-то? — но получила в ответ коронное: «Вопросы здесь задаю я» — и прикусила язык.
Катя же отвечала односложно и только на поставленные вопросы: «не знала», «не говорил», «не звонил». Чувствовала она себя при этом очень странно. Страх, давивший все три предыдущих дня, не то чтобы прошел совсем, но как-то полинял, уступив, казалось бы, совершенно неуместной в этой ситуации скуке, липкой, тягучей, серой скуке, от которой тошнило почти физически. Эта тошнотворность превращала скуку в тоску. Лысый напротив откровенно зевал.
