— Скучно стало, — неохотно ответил он.
Разглядывал Лафию так, словно видел впервые: у нее было красивое широкоскулое лицо с идеальной кожей, коричневые брови тонкими полукружьями, каштановые, с рыжим отливом, волосы. И глаза цвета гречишного меда, вечно прищуренные, как будто Лафия страдала близорукостью. но она видела отменно, а вот этот вечный прищур — однажды она призналась, что так выглядит настоящей стервой, и ей это нравится. Эдвин тогда подумал, что не стервой она выглядит, а дурой — зачем щуриться? но промолчал. Какая разница, что себе там надумала очередная баба?
И теперь вот, рассматривая ее в упор, Эдвин лениво размышлял о том, что красота Лафии становится для него чересчур… душной, что ли?
Поговорить с ней толком не о чем.
Упражнения в постели давно приелись.
В ней не осталось ни загадки, ни какой-либо изюминки: просто красивая, но безликая любовница.
— на балу не может быть скучно, — возразила она мягко.
И даже от этого мягкого, звучного голоса Эдвину стало душно.
он отодвинул ее руку и сел на постели. Поморгал на яркое солнце, которое лилось сквозь чистые стекла. Снова покосился на Лафию и с тоской подумал о том, что пора бы ее прогнать, потому что надоела. Какого верга ее вообще пускают в его спальню? Где, наконец, Мартин, который должен находиться в смежной комнате?
— на каждом балу скучно, — решительно сказал он, — я не понимаю, о чем ты споришь. одни и те же рожи. одни и те же танцы. только дураку интересно на балу…
А сам вдруг подумал о том, что этот бал как раз и не был скучным. В конце концов, далеко не на каждом подобном мероприятии наследному принцу дают по морде. Да ещё и кто? Какая — то бедная родственница, белобрысая мышь. ох, попадись она ему в руки! мигом бы спесь слетела, и он бы показал ей, где ее место. на коленях, пожалуй. Ротик у нее ничего.
Картина, которую Эдвину нарисовало его же воображение, оказалась столько интересной, что тело отреагировало почти мгновенно. И если бы он… запустил пальцы в белобрысую шевелюру той девки, и заставил бы ее делать совершенно недопустимые, грязные вещи — вернее, недопустимыми эти вещи были бы только для такой нищей мыши, как она, конечно же — о, это было бы замечательно. Прекрасно во всех отношениях.
он вздрогнул, ощутив на бедре тонкие пальчики Лафии.
— Чего тебе? — получилось грубо.
— мне показалось, — вкрадчиво сказала она, — что ваше высочество не прочь начать утро с пользой для здоровья.
Эдвин задумался на несколько мгновений. Ему больше не хотелось Лафию. но, ежели сама предлагает, зачем отказывать?
— на кровать, — сухо скомандовал он.
— ты меня не поцелуешь?
— Быстро, на кровать! ты оглохла?
Лафия состроила обиженное лицо, но подчинилась, став на четвереньки и прогибаясь в пояснице. Эдвин, ругаясь про себя, задрал атласные юбки, сдернул вниз ее панталоны. Проделывал он все это, стараясь не упустить тот самый образ, который его так завел: белобрысая мышь на коленях, ее платье с розочками разорвано, обнажая маленькую упругую грудь.
«Хорошо, что я не вижу ее лица», — решил он, одним движением, до упора входя в лоно своей любовницы.
не видя лица, можно себе многое представить. например, как слезы унижения текут из испуганных серых глаз. Как искривлен в немом вопле красивый рот. Как растрепались белые волосы, и слабое жемчужное сияние гаснет, гаснет…
Удовольствие накатило теплой волной и схлынуло, оставив пустоту и досаду на самого себя.
И Эдвин с неким разочарованием посмотрел на обессилевшую, упавшую в подушки Лафию. Все это… было не то. Совсем не то, чего бы хотелось на самом деле.
он вздохнул и отодвинулся, а потом и вовсе отвернулся к окну.
— Убирайся.
она разочарованно засопела, но промолчала. Все-таки Лафия не была непроходимо глупа и понимала, что если принц указывает на дверь, то лучше убраться поскорее. Потому что в следующий раз эта дверь может и не открыться. однако, уходить она не торопилась.
— Я хочу новое колье, — объявила Лафия, поправляя юбки.
она подошла со спины, положила руки на плечи и слегка уколола острыми коготками.
И от этой незамысловатой просьбы Эдвин даже улыбнулся. Замечательно, когда женщина просит только украшений или тряпок каких — куда лучше, чем, упаси Всевышний, она бы требовала клятв в вечной любви или женитьбы. он поймал руку Лафии и приник губами к шелковистому запястью.
— Зачем тебе? У тебя их и без того много.
он увидел свои маленькие отражения в медовых глазах — и ничего за ними. Глаза Лафии были похожи на зеркала, в которые можно сколько угодно смотреться, но никогда так и не понять, о чем же она думает и думает ли вообще.
— Хочу новое. Видела вчера в лавке у мельхена, — капризно сказала она.
— У тебя столько золота, что оно тебя утянет на дно, если попробуешь в нем плыть, — насмешливо заметил Эдвин.
она улыбнулась — совершенно искусственной, ничего не значащей светской улыбкой. С прищуром, воображая себя стервой.
— Когда я стану старой, я буду покупать себе любовников.
он приподнял бровь.
— Чтобы компенсировать то, чего была лишена в молодости, — усмехнулась Лафия.
Эдвин вздохнул. отвратительно, когда женщина — неглупая женщина — становится ненужной и душной. но ничего с этим не поделать, и с Лафией придется расстаться.
— Будет тебе колье, — сказал он, — и позови Мартина, если встретишь.
Лафия молча кивнула, стряхнула несуществующие пылинки с окантовки глубокого выреза платья — только сейчас Эдвин заметил, то это было весьма дорогое платье, цвета кофе с молоком, расшитое золотом. Купленное им же. Интересно, был бы такой оттенок к лицу той нищей мыши? И покачал головой. нет, конечно же. она совсем другая. Холодная. Сияющая. Колючая, как кристаллики инея. Впрочем, все они колючие до поры до времени, а потом превращаются в вязкое и приторно-сладкое нечто, с которым становится невыносимо скучно…
Лафия испуганно вскрикнула, когда двери в спальню принца с грохотом распахнулись. Эдвин лишь обернулся в легком удивлении — какого верга? Кто хочет лишиться головы?
Удивление сменилось изумлением: в дверной проход, чуть ли не чеканя шаг, вошло несколько королевских гвардейцев, а за ними — Его Величество собственной персоной. И так его величество глянул на Лафию, что та, издав слабый писк, торопливо выскользнула прочь. Эдвин не шевельнулся, хотя в груди как будто собрался первый хрусткий ледок. Какого верга надо этому человеку?
Король остановился. он был стареющим, но все ещё статным мужчиной. И не просто статным — но внушающим страх подданным. И Эдвин знал, что сам он очень похож на своего отца, и наверняка будет таким же в старости, только вот совсем это не радовало. Эдвин бы предпочел быть похожим на матушку, которую очень любил, когда был маленьким.
