дурмана, никогда бы не смог расставить самостоятельно. Вот и родилась на свет бумага, адресованная начальнику колонии, полковнику внутренней службы Чесалину, содержание которой говорит само за себя:
«20 октября 2010 года начальник 9 отряда капитан внутренней службы Васильев в присутствии свидетелей без объяснения причин в помещении расположения отряда сорвал со стены бумажную икону с изображением Иисуса Христа, бросил на пол и растоптал ногами.
Убедительно прошу Вас:
А) объяснить Вашему подчинённому недопустимость и неправомерность подобных действий;
Б) оградить меня и моих ближайших соседей от повторения подобных действий, грубо противоречащих существующим правовым нормам и элементарному здравому смыслу;
В) принять во внимание, что в случае повторения подобных действий, я буду вынужден в установленном Законом порядке обращаться за помощью в соответствующие инстанции и учреждения».
Число, подпись.
Эту бумагу мой сосед Витя Кудесник отдал в руки вышеупомянутого начальника нашего отряда капитана Васильева. Так положено (любая жалоба на «верхнее» начальство сначала передаётся непременно непосредственному руководителю), и соблюдение этого нелепого регламента от нас требуют неукоснительно.
Реакцией отрядника была откровенная, почти женская истерика. Он, то вызывал к себе Кудесника и выкрикивал ему в лицо вопросы: «Ты! Ты? Ты-ы-ы… Оборзел? Чего хотел? Кто научил? Кто это писал?», то отправлял обратно. Потом вызывал снова и повторял, брызгая слюной, озвученные вопросы уже в обратном порядке. При этом матерился отрядник куда круче, чем арестанты, расставшиеся в ходе шмона не по своей воле с сигаретами и прочими составляющими личного имущества.
Увы, довести дело до справедливого конца и добиться, чтобы рождённое нашими совместными усилиями послание попало в руки начальника зоны, мой сосед не смог. Духа не хватило! Годы активного алкоголизма и прочих злоупотреблений бесследно для волевых качеств человека не проходят. Внезапный благородный порыв добиться правды сменился в нём привычной сонной и безвольной апатией. Так для Вити Чудинова было удобней. Мне он с виноватой безысходностью пояснил:
— А чего волну гнать? Разве мусорам что докажешь? Зато, если обозлятся, ещё хуже будет… Всем хуже!
Вполне естественно, что отрядник трусоватую нерешительность Вити Кудесника использовал в своих целях и составленную при моём деятельном участии бумагу моментально… «потерял». Правда, наш проходняк стал обходить стороной. К великой радости всех там обитающих. И формального автора известного документа просто перестал замечать. К ещё большей радости последнего. По большому счёту, такой исход можно считать скромной, но реальной победой в вечной неравной борьбе арестантов за правду и права.
Только всё этим вовсе не кончилось!
«Потерянный» недошедший до «хозяина» документ всё равно «выстрелил». То ли кумовские, то ли лично хозяйские, стукачи донесли до начальника зоны историю с сорванным календарём во всех подробностях. Он отреагировал. На ближайшем мусорском совещании разнёс капитана «Василису» в пух и прах. Обматерил, в изысканных формулировках, и спросил:
— А если бы эта «телега» окольными путями в Москву или к правозащитникам попала?
В завершение «хозяин» назвал капитана Васильева при всех коллегах дебилом, посоветовал погоны добровольно снять и вернуться туда, откуда он во ФСИН пришёл — в сельское хозяйство, в колхоз, короче. Шныри, что вахту и прочие мусорские помещения убирают, эту сцену подсмотрели и подслушали. Они же нам её с удовольствием в ролях во всех деталях и пересказали.
После разноса у «хозяина» капитан Васильев вовсе не успокоился. Будто оправдывая своё погоняло, свидетельствующее о непорядочности, стал отрядник всю эту историю с неотправленной «хозяину» жалобой о беспределе с потоптанными мусорскими берцами иконами копать с особым пристрастием. Как водится, обратился за помощью и к «козлам» отрядным, готовым за зыбкую перспективу УДО на всякую подлость, и к стукачам личным. Не зря обращался. Очень скоро выстроил для себя всю анатомию появления на свет известного документа. Меня персонально по этому поводу не дергал, но поравнявшись однажды на лестнице, прошипел сдавленным шепотком:
— Ты бы свою грамотность лучше в одном месте держал и наружу не высовывал… Придёт время, и ты с УДО суетиться будешь.
Заплёванные ступеньки лестницы в бараке зоны строгого режима не лучшее место для полемики арестанта с начальником отряда. Лучшее, что я мог себе в ситуации этой позволить, глуховатым прикинуться, но прежде, на автомате, огрызнулся:
— Не «ты», а Вы… Только решение по УДО, между прочим, суд принимает, а не один начальник отряда…
Опять же больше по инерции и наивности первохода, чем по осознанному разумению, вспомнил:
— А иконы на пол бросать и башмаками топтать — это нормально? Вы же русский офицер… Крещёный, наверное…
Фраза была ещё не завершена, как пришло твёрдое осознание её никчёмности и даже опасности. Это, потому что краешком зрения успел глаза отрядника зацепить: совсем неживыми, в то же время очень недобрыми они были.
Трижды естественно, что теперь глухим прикидываться уже очередь отрядника наступила. С этим и разошлись.
А история с неотправленной на имя начальника зоны депешей по поводу мусорского беспредела во время шмона имела продолжение. По крайней мере, для меня. И в самом неподходящем виде.
Через пару недель случился в бараке очередной шмон. Снова мусора «запреты» искали, снова старались очень конкретно обозначить нам, где мы находимся и «кто есть кто в неволе». Как водится, вернувшись в барак, застали картину разгрома: тумбочки на боку, постели наизнанку. Как всегда, начали, кроя известными словами мусоров, порядок наводить, ущерб и потери определять. Тут и выяснилось, что лично моя потеря по результатам этого шмона более чем значима: недавно присланный женою шикарный по лагерным понятиям чёрный спортивный костюм, ещё не утративший фабричной хрумкости, а, главное, не вобравший в себя убийственных запахов зоны, …выброшен в мусорный ящик.
Это на воле вещь, угодившую в непотребное место, можно вернуть в нормальное состояние химчисткой или стиркой с двойной порцией стирального порошка. В лагере же любой предмет, побывавший в мусорке — приговорён! Порядочный арестант не имеет права даже притронуться к нему. В противном случае он «зашкварится», потеряет бесценный в неволе статус «порядочного», который после потери не возвращается никогда и не при каких обстоятельствах.
Короче, с костюмом пришлось распрощаться. Как из-под матраса он попал в мусорный ящик, догадаться было несложно. Да и догадываться не надо было. Отрядные козлы, при шмоне присутствовавшие, засвидетельствовали: капитан Васильев, нырнувший в наш проходняк, первым делом перевернул мою кровать, извлёк аккуратно сложенный костюм, словно определяя качество ткани, пощупал краешек то ли штанов, то ли куртки и, торжествующе потрясывая им в воздухе, будто великой доблестью завоёванным трофеем, оттащил на вытянутых руках в мусорку.
Конечно, если бы костюм мой лежал не под матрасом (сокровенное арестантское место, и шкаф и сейф
