Елизавета Михальченко
Сочельник
Валил снег. Хлопья, которые были и большими, и поменьше, летели вниз, поддуваемые ветерком, что закруживал их в неуклюжем вальсе. Поднимешь голову: вроде красивая картина, но снег так и норовит попасть в глаза, накрыть всю одежду наподобие сугроба.
Таковыми были и мысли молодого паренька, одетого в мягкое изношенное серое пальто, которое с годами стало ему коротковатым, со старой потрепанной ушанкой на его пушистой и светлой голове, во взятых откуда-то не по размеру валенках; в одной из его рук был остро заточенный топор. Не было ничего сказано про варежки, ибо вместо них у паренька был слой засохшей кожи на руках, из-за которого его тактильные ощущения притупились.
Шел он не в стремительном темпе, которого требовала погода, а, несмотря на образовавшиеся льдинки на бровях и ресницах — вылитые игрушки на елке, парень непроизвольно оглядывался на лес, на небо, на вид издалека на свой город, а потом снова поворачивался лицом к своему маршруту и искал подходящие елки.
Но что-то он надолго забылся в своих мыслях и уже следил не за елками, а за своими ногами. Вдруг он остановился и осмотрелся: чутье привело его на подходящую поляну, на коей выросла целая аллея елок. Елки эти были с рост взрослого и крепкого мужика, довольно пушистыми — короче говоря, вида хорошего заработка. Паренек вспомнил про сани, что нечаянно забыл их в своей конуре, спохватился и рванул за ними. Благо, работая в такой сфере почти с детства, он легко запоминал каждую новую дорогу и нашел это поле, не затрудняясь.
В сани полетела первая елка, вторая, третья… Все уместившиеся елки он примотал веревкой к саням и потащил их в город.
Паренька с елками знала вся торговая улица, где ходили толпы людей различных сортов. Среди всей цепочки разных по содержанию ларьков его местечко было между ассортиментом дешевых тканей, коим заведовала угрюмая бабка, всегда с подозрением наблюдавшая за всеми — оттого к ней не подходил ни один покупатель, и магазинчиком разного рода антиквара, чей хозяин — пожилой мужчина, уже поседевший, но сохранивший в себе некоторую молодежную активность, — наоборот, имел выражение очень трепетное и доброе и всегда здоровался со своим соседом и любил рассказывать ему многие секреты своего нового товара. А напротив, на противоположной стороне торговой улицы раздавался пряный аромат рождественской выпечки. Хозяйка редко выглядывала на улицу — непрерывно замешивала тесто, перекладывала его в формы и следила за печью. Только по готовности новой порции рождественских кексов девушка могла выйти со своей душной кухни на свежий воздух и понаблюдать за всем, что происходит снаружи, пока к ней не навалили посетители. В эти моменты парень и видел давнюю соседку, не первый год делившую с ним и остальными торговцами эту улицу. Как и сейчас они встречались взглядами, и — не понять: от мороза ли? — с щек не сходил румянец. Девушка с добром кивала, возвращалась на кухоньку и тут же выходила снова, держа в руках поднос, а на подносе: рождественская сладость. Невероятное счастье распространялось в груди его, когда она желала ему приятного кушанья. С таким наслаждением он уплетал ее лакомства, каждый раз поднимая на нее голову и посылая благодарную улыбку.
Вот подощел мужичок, по виду — купец, присматривающий себе подходящую елочку.
— А, молодой человек, — обратился он к пареньку в лавке.
— Добрый день.
— И тебе добрый. А, скажи-ка, молодой человек, почем елку продаешь?
— Да, дядя, сколько дадут, за столько и продам.
— О, паренек! Так ты на жизнь не заработаешь! — Взмахнул купец руками. — Сколько дают-то?
— А, по-разному: бывает, за рубль отдам, а бывает — за тридцать копеек.
— Немного получаешь.
— Так я доброе дело делаю: на Рождество елка положена, так если я цену подниму — не каждый ее себе позволить сможет. А народ здесь ходит разный, оттого и деньги беру разные.
— Так-то, парень, ты прав, ты прав, однако жизнь тебя перевоспитает, как и меня когда-то. А ты покажи-ка мне елку красивую, стройную и чтоб пушистая была!
— Так вот, — указал парень на центральную, — кажись, вас и дожидалась.
— А льстить умеешь! — Захохотал мужик. — Говоришь, по рублю отдавал? — На это парень кивнул. — А я ее за два рубля возьму! Экая красивая — и денег не жаль!
Паренек аккуратно примотал избранницу к саням купца, да так, чтобы не вздумала сбегать; низко поклонился мужичку, что аж смутил его этим жестом, и мужик стал отмахиваться, мол, заслуженно вручил ему монеты, брался за молодые и крепкие плечи, чтоб поровнять его голову со своей — парень повиновался. Тогда они пожали руки и разошлись.
«Сегодня я выручил больше денег, а все благодаря тому доброму человеку» — говорил парень про купца, направляясь в ювелирную лавку. — «Скоро Рождество. Хочу сделать подарок своей любимой красавице. Надо, наконец, ответить ей на щедрость» — говорил он про свою соседку, уже остановившись на пороге магазина.
Молодой человек робко приоткрыл дверь и выглянул из-за нее: пафос, блестящее убранство, зализанный порядок, напыщенность обслуживания отнимали у заведения уют, на расстоянии отдавали презрением и всем своим видом будто показывали, что не рады нашему посетителю, хоть на первый взгляд их назойливое удобство и репетированные улыбки создавали иллюзию гостеприимства. Но гость вошел, и как только сделал первый шаг — вокруг все будто наполнилось мраком, воздух исчез, ощущалось лишь пристальное внимание работников, наблюдавших за ним сверху, намеренно опускающих его своим взглядом к земле. Второй шаг: как одинаковые стороны двух магнитов, напор возрастающего напряжения выталкивал паренька вон. Молчание на раздавшееся эхом тихое «Здравствуйте» не сулило ничего хорошего. Парень понял это за секунду до великой катастрофы, но упорно стоял перед врагами, трепетно желая вложить честно заработанные средства не на благо себе, а на счастье одинокой девушки, к которой, — он внезапно понял, — испытывает самые бережные чувства. Но сокрушающим ударом на него посыпались обвинения, не давшие его желанию исполниться.
— Кто вы? — Наконец спросила женщина за расплачивающимся столиком, облика довольно глупого, потому что всеми силами — сыворотками, маслами, красками и последней моды одеждой, что ужасно было ей не к лицу, — старалась выглядеть моложе своих лет, хотя без всего этого была бы очень хороша.
— Ефимом кличут, — несмело ответил паренек. Это стало даже большей ошибкой, нежели то, что он ответил не на языке аристократов.
— А рода вы какого будете?
— Отцовского роду, — бодрился он, потом добавил, — самого,
