— А дорого берут, милейшая вы моя?
Все-таки торгашество глубоко сидит в человеке, подумала Романова, какими высокими идеями ни маскируйся, нет-нет, а обязательно вылезет наружу.
— Нет, сравнительно недорого, я полагаю.
— Ну к примеру, — настаивал*Константиниди.
— Сколько там ваш бакшиш, миллион долларов? А курс нынче какой, напомните.
— Что-то около четырех с половиной тысяч, милейшая.
— Ну, я полагаю, во столько раз и меньше.
— Всего-то миллион? — изумился Константиниди.
— Вот именно, наш родной, деревянненький, как говорится. Но вообще-то у них должен быть свой тариф, если пожелаете, вам покажут. Могу, кстати, порекомендовать одного своего хорошего знакомого, мой бывший подчиненный, классный оперативник, открывший свою бюро. Парень-орел! Зовут его Вячеслав Иванович Грязнов, подполковник милиции в отставке. И бюро его называется «Глория». Только не сочтите, Бога ради, что имею здесь какой-нибудь свой интерес. Мне-то как раз легче и проще подключить РУОП.
— Я хочу подумать, Александра Ивановна, — резонно заметил Константиниди.
— Естественно, думайте. У вас еще есть время.
— А как бы вы сами поступили на моем месте?
— Я?! — Романова рассмеялась, чем, вероятно, поставила старика в тупик. — Как баба, извините, я бы их всех лично перестреляла. Собственной рукой. Но это противозаконно. А по закону может случиться следующее. Мы их берем, передаем следствию, те проводят свою работу и наконец однажды передадут дело в суд. Тогда оставшиеся на свободе главари данной армянской или какой-то другой группировки, к слову, совсем не обязательно построенной по национальному признаку, предлагают судье взятку, может быть, даже равную вашему бакшишу. И ставят, а точнее, выдвигают альтернативу: либо тебе взятка, после чего все свободны, либо мерзавцы садятся-таки в тюрьму, а жена там или дочь судьи, если он мужик, или если женщина, то она сама, садятся, скажем, на черенок лопаты. Знаете, такой бандитский вариант турецкой казни, о которой вам должно быть известно из исторических источников. Поскольку наших судей никто защитить не может, не говоря уже об их родных и близких, сами понимаете, какое решение выберет судья. В лучшем случае отправит дело на доследование по причине недоказанности каких-нибудь не очень существенных эпизодов. Ну шо вы еще от меня Хотите, черт побери?!
— Да, — мрачно заключил ее речь Константиниди. — О Фемида!
— Ну она родом-то из ваших, если не ошибаюсь, краев. Так что претензии по поводу ее слепоты… Но вы на меня не обижайтесь, Георгий Георгиевич, просто настроение с утра паршивое. И совсем не вы тому причиной. А что касается совета, могу сказать следующее. Вы же сами почти уверены, что вся эта игра затеяна вашим зятем, так? Значит, если пойдем официальным путем, должно быть в конце концов долгое судебное разбирательство. Начнутся прения сторон, а адвокаты у этой шпаны приличные, можете быть уверены. Слово за слово, как говорится, но вашу дочь крепенько пополощут… Вам сильно нужна такая громкая слава на старости-то лет?
— Вы правы, расчудесная Александра Ивановна, — вдруг согласился Константиниди. — И может быть, вы возьмете на себя труд оповестить вашего знакомого о моем желании обсудить с ним ситуацию? Все-таки пачкать свое имя, знаете ли…
— Пожалуйста, это мне сделать как раз и нетрудно. Да, чуть не забыла, вам может быть это любопытно: ваш зять так до сих пор никуда не сообщал о ночном происшествии.
— И не сообщит, любезнейшая, будьте уверены. А не позволите ли мне на прощание еще один вопросец, Александра Ивановна?
— Валяйте, — засмеялась она.
— Вы мне об этих ваших бывших сотрудниках столько приятного рассказали, что я невольно о вас подумал. Сами-то вы отчего же в частное бюро не идете?
— Ах, милейший вы мой, — вздохнула Романова. — Зовут, представьте себе, в консультанты кличут. А я вот все тут сижу. И жду, когда же государство наше одумается наконец, сообразит, что без профессионалов ему хана. Но, кажется, не дождусь. Поэтому, как говорится, еще ничто не исключено. Вот так, уважаемый. Ответьте-ка лучше вы: когда примерно сумеете свои доллары собрать?..
— К концу дня. Максимум — завтра. Обзвоню кое-кого из коллег-собирателей, со счета сниму, что приготовил для аукциона. Что поделаешь, ради дочери… Впрочем, это уже действительно мои личные дела.
— Да-да, разумеется, ваши…
Георгию Георгиевичу показалось, что Романова усмехнулась, и он хотел было даже обидеться немного, но быстро передумал. Не стоит осложнять. Она ведь, в сущности, права, эта начальница. Ну у кого, скажите на милость, могут оказаться под рукой такие гигантские, с ее милицейской точки зрения, деньжищи!
— Хорошо, действуйте, — закончила разговор Романова. — В случае каких-либо осложнений звоните немедленно. Если меня не окажется случайно на месте, сообщите моему помощнику, что это вы звонили, и я вас тут же найду.
10
Свой второй звонок Георгий Георгиевич решил сделать Виталию Александровичу Баю, который, по сведениям Константиниди, вот уже более двух лет постоянно находился в Москве.
Бай еще в недавние годы был личностью весьма одиозной. Его коммерческий и, соответственно, профессиональный взлет в качестве галерейщика, широко ныне известного в стране, но особенно на Западе, начался со знаменитой выставки в Манеже, которая так рассердила в свое время Никиту Хрущева. Тогда Виталию удалось буквально за бесценок приобрести несколько небольших полотен, созданных кистью «чуждых советскому народу» молодых художников. И с тех пор, считаясь знатоком неофициального советского искусства, он развернул свою столь же неофициальную деятельность коллекционера. Помогла позже и пресловутая «бульдозерная выставка», после которой ему удалось также весьма недорого пополнить свою коллекцию произведениями непризнанных, а чаще преследуемых живописцев и графиков. Уезжая в начале восьмидесятых на Запад, Бай увез с собой «мазню», которая, по мнению представителей министерства культуры, не представляла для государства никакой художественной ценности. Иначе отнеслась к первым же выставкам, организованным Баем в Нью-Йорке, а затем и в Париже, западная публика. Успех российского художественного андеграунда был мгновенным и потрясающим. А картины таких художников, как Целков или Зверев, стали приобретаться крупнейшими западными музеями современного искусства. Предусмотрительный, далеко глядящий вперед Бай превратился в одного из богатейших среди сбежавших из тоталитарной России собирателей произведений изобразительного искусства.
В новую Россию Бай вернулся десять лет спустя, возвратился па волне широкой своей известности преуспевающего бизнесмена от искусства. Купил дачу в Переделкине — элитном писательском оазисе, овеянном славой Пастернака, Чуковского и прочих патриархов советской литературы, а также хорошую квартиру в Москве, о которой не мот мечтать в своем недалеком прошлом. И начал теперь уже официально заниматься тем же делом, которое в том же недавнем прошлом грозило ему в лучшем случае тюрьмой, разумеется, с полной конфискацией. Времена меняются, подчиняя своим законам безусловно и нравы.
