так всё переменится. Все вокруг тебя вертятся, твои слова ловят, малейшую думку стараются исполнить. Хоть муж, а сердцу моему чужой. Вот мне порой и думалось, как хорошо было бы, коли ты б не вернулся. Потому Орса и наказала меня!
Это еще посмотреть надо, кого тут наказали. Эта дуреха только слезы льет, вот и все наказание! А я тут с дырой в пузе и с располосованной ногой, жру одну воду и не знаю, когда снова встать смогу. Если бы я кого наказывал, так бил бы виновного, а не его жену или детей.
— Ты прости меня. Я больше никогда так думать не стану. Хочешь — до смерти избей, хочешь — на холод выгони! Ни слова поперек не скажу! Только пусть Орса сжалится и излечит твои раны! Дагней ночами не спит, твое дыхание слушает, Эрлинг почернел от горя, Ингрид места себе не находит, даже Ульварн хуже спать стал.
— Вот на ноги встану, — сказал я и замолчал, чтоб отдышаться. — Встану, тогда и побью.
— Хорошо, — пискнула Фридюр.
— Позови…
— Дагней? Эрлинга? Эмануэля?
Надо узнать, как там ульверы. Что с Альриком? Как решили поступить с предателями? И стоит ли кто за Росомахой? А все эти бабьи сопли… Пусть думает, что хочет, лишь бы на сторону не ходила да за сыном смотрела. Наказали ее, тоже мне.
— Херлиф. Его кликни.
— Я мигом.
И она умчалась быстрее ветра, даже не утерев слезы.
Я же тем временем начал перебирать хирдманов. Немного же нас осталось. В Мессенбю Альрик взял одиннадцать человек да еще четырех из ватаг Сивого и Жеребца. Всего полтора десятка. А сколько их осталось? Пятеро. Слепой, Коршун, Синезуб, Отчаянный и Свистун. Остальные либо померли, либо сбежали, либо подняли мечи на своих же. А всё потому что Альрик погнался за дарами воинов, не думая о том, что они за люди. Хотя Беззащитный тогда был сам не свой, и в нем ворочалась Безднова тварь.
Да и я хорош. Ведь знал же, что Росомаха не так просто в хирд вошел, он и слухача за нами посылал, так почему же я не выгнал его, как хёвдингом стал? Да, на корабле он был очень полезен, в бою тоже никогда приказы не нарушал, бился отчаянно и храбро. А на берегу… да мало кто что делает во время отдыха? Аднтрудюр вон по бабам бегает, еще поди вылови его вовремя, зато в походах он надежен. Так же и Росомаха. Пил и хёвдинга поил? Так у хёвдинга своя голова должна быть. Прекословил? Так и я так же делал, притом во время походов.
Нет, не за что было его выгонять. И винить себя тут не стоит. Но людей надо выбирать осторожней, и если вдруг что покажется странным, так не брать их в хирд. Я бы и Живодера выгнал, особенно как посмотрел на него глазами Тулле, но он уже вошел в мою стаю.
— Кай?
Я открыл глаза. Передо мной стоял Простодушный. В рассеянном свете, что доходил через распахнутую дверь, он казался спокойным, как обычно.
— Садись. Что с Альриком?
— Поправляется. Но у него подпален бок и часть спины.
— Он же хельт. Что ему несколько ожогов!
— Порушен узор, что вырезал Живодер.
От его слов я аж привстал, впрочем, сразу же рухнул обратно, скривившись от острой рези.
— Он…
— Пока нет. Но в тот день на острове он стал иным. Вроде бы и Альрик, но лицо чужое. Потому мы поили его дурманом, боялись, что если проснется, мы с ним не сладим.
— А сейчас?
— Ему здешний жрец навесил каких-то бус-костяшек, так что пока он держится. Но он сам не свой. Корит себя за Росомаху, за то, что не сразу распознал пиво, и за то, что снова стал опасен. Вепрь приглядывает за ним, но лучше бы ты поскорее встал на ноги и поговорил с Беззащитным.
В прошлый приход Эмануэль все же зашил рану, наложил на ногу повязку, под которую уложил дробленые кости тварей, так что рано или поздно я должен встать.
— А что с Гвоздем? И вроде бы Дударь говорил что-то о Беспалом, но я не совсем…
— Гвоздя отдали Живодеру и Мамирову жрецу. Он уже много чего понарассказывал. А Беспалый, гнида твариная, зарезал Ледмара, — взгляд Простодушного застыл. — Подошел и полоснул ножом. Мне с того пива дурно стало, и я блевал на другом конце корабля. А там ты со своим даром. Я почуял его смерть прежде, чем увидел. Успел лишь выхватить нож и отбить первый удар, а потом Беспалый как-то оказался в стае и больше не хотел драться. И я тоже не смог, не смог его убить. Вбил его голову в доски, а потом вижу, ты в воду кинулся, за тобой кровь полотном тянется. Я к тебе прыгнул, чтоб вытащить, а потом сообразил, что ты за предателем гонишься. Так что жив Беспалый. Толку от него немного, он мало что знает про Росомаху. Соблазнился богатством, вот и предал хирд.
— Скажи Эрлингу, чтоб созвал тинг. Пусть братья скажут, какую смерть он заслуживает.
Отец не стал торопиться с тингом, объявил, что соберет людей дня через три-четыре. А я понемногу стал чувствовать себя получше: меньше спал, ел уже не только вареную жижу, начал припоминать тот самый вечер и диву давался, как я вообще жив остался. Я ведь был уверен, что рубился с тварью, а не с хирдманом. Как только еще Росомаху в стаю не притащил? И как я смог охватить даром вообще всех? Прежде мне такое не удавалось. Может, стоит изредка пить Бездново пойло?
Стоило мне только немного ожить, как и в доме стало повеселее. Мать, наконец, перестала ходить с красными глазами, Ингрид, которая прежде от одного взгляда на меня убегала во двор, успокоилась и даже пару раз улыбнулась мне, Фридюр уже не возилась со мной, как с дитем грудным. Но ни ходить, ни даже сидеть я пока не мог. Потому на тинг меня притащили прямо с лавкой. Эмануэль сказал, что бедро было вывернуто, и лучше бы мне поменьше дергаться. Поганая морская тварь! Мало того, что покусала, так еще и чуть не выдернула ногу. И ведь до сих пор не знаю, убил я ее или нет. Если нет, то почему я жив? Если да, хотелось бы увидеть ее уродливую морду и поглядеть, что это за тварь такая была. Эх, забыл спросить у Простодушного!
В тингхусе уже столпились все рунные жители Сторбаша, да и не только. Еще бы, такое развлечение! Среди прочих я увидел и Полузубого с несколькими бриттами. Ульверы обступили мою лавку, увидели, что я сейчас помирать не собираюсь, принялись зубоскалить.
— Хорошо живешь! И ходить никуда не надо. Лежи себе и лежи.
— А срать тебя тоже на лавке выносят?
— Эх, и чего ж я в море-то не кинулся! Сейчас бы тоже лежал себе и лежал.
— Бока-то не отлежал?
Альрик неловко присел сбоку. На его груди болтались странного вида бусы, где каждая бусина диковинной формы.
— Стоило ли тинг созывать? Сами бы всё решили.
— Не хотел, чтоб в Сторбаше надумали невесть что. Они же видели нас, видели раненых, кормят нас, лечат, заботятся. Пусть уж знают всю правду. Да и я сам много чего не понимаю.
Беззащитный кивнул.
Как обычно, тинг начался с перестука бодрана. На середину вышел Эмануэль и хриплым голосом затянул:
— Давным-давно, когда мир был еще молод, и Мамир еще не зажег огонь под котлом на горе Куодль, зимние и весенние боги жили в согласии, и даже буйноголовый Фомрир выплескивал свой гнев только на тварей. Был тогда среди зимних богов еще один под именем Ха́грим. Он появился вторым после Скирира и всегда завидовал старшему брату. А потом он начал завидовать Фомриру, который хоть и не перворожденный бог, но силой обладал не меньшей. И захотел Хагрим встать во главе всех богов. Долго он думал, сомневался, но потом все же решился на дело страшное. Обратился он к Бездне, сказал, что если он станет конунгом богов, то больше не тронет никто ее детищ, тварей морских, земных и небесных. А еще пообещал Хагрим, что освободит он Карну, праматерь зимних богов.
Бодран застучал яростнее.
— После того, как Фомрир посмеялся над богами, одарив их останками змея Тоурга со словами колкими, обиделись зимние и весенние боги, не желали больше видеть создателя фьордов. Только Хагрим не отверг Фомрира, прикинулся другом, втерся в доверие, а потом обманом заманил в тесное ущелье и напоил жгучим ядом трехрогой змеи. Как впал в забытье Скириров сын, так заковал его в цепи тяжелые, бросил в глубокую яму, завалил камнями огромными, а сверху
