отстало.
Насколько я поняла из рассказа служанки, что пришла через пару минут, кабинет Вильгельма находился в Центральном корпусе, где столовая, только на втором этаже. Зачем мне эта информация, женщина не поинтересовалась, что означало ее стремление позже рассказать об этом папочке. Мне это было не на руку, и я могла спросить Майкла, но не хотела быть ему обязанной хоть в какой‑то мере.
Стояла глубокая ночь. Телефон показывал три часа, а я, подрагивая от прохладного ветра, скованно, но быстро шагала по дорожке парка. К счастью, дорогу мне освещали прожектора, потому что пробираться по малознакомой местности с одним лишь фонариком на телефоне было бы проблематично. К тому же, не хотелось тратить заряд батареи, а розетки я не нашла ни в комнате, ни тем более в коридоре. Ещё одна странность, а это могло означать лишь то, что в школе запрещены телефоны, компьютеры и другие электроприборы. Обиднее всего было за фен, но и без него я могла пережить, пусть и с трудом.
Лестницу в здании нашла легко, кабинет тоже отыскала без проблем. Дверь естественно была заперта, но во избежание казуса я все равно подергала ручку. Она не поддалась, так что я со счастливой улыбкой маньяка или как минимум вора, достала из волос припасенную шпильку. Вскрывать несложные замки я научилась относительно недавно и чисто ради интереса, теперь я была просто счастлива из‑за этого умения. Изогнула в нужную форму мой "инструмент", пара минут ковыряний и приглушённый щелчок.
Есть!
Здесь по какой‑то малообъяснимой причине горели свечи, догорал жарким огнём камин, а окно было открыто. Я протянула к огню руки и погрела их, осматривая кабинет.
Стеллажи с книгами у персиковых стен, много дерева и металлических вставок. Даже стол, что главным объектом стоял напротив входа, был дубовым и явно очень тяжелым, потому как создавал небольшое углубление в полу. Это было забавно, но говорило об отце как о твёрдом уверенном человеке, который не очень печётся о собственном удобстве. Ну какой ещё директор школы будет сидеть на деревянном лакированном стуле с высокой резной спинкой? Помимо «квадратизации» некоторых частей тела, неизбежна узорчатая и отёкшая спина. И все мучения чтобы показаться сильнее и значимее, что на самом деле таковым и является.
Все‑таки мы с ним абсолютно разные люди. Не вижу в себе ни одной его черты. Думаю, что нечего и мечтать о хороших отношениях друг с другом, раз он не хочет даже узнать меня.
Я прошла к столу, оглядела пару незапертых ящиков, тумбу и стеллаж у окна, но там была лишь пара ничего не значащих для меня бумаг.
Устройства подавления радиоволн не было, так что, или оно где‑то в другом месте, или… рядом нет вышек связи.
Я упала на жесткое кресло, если можно было назвать его так, и начала перебирать бумажки со стола. Если не нашла того за чем пришла, то можно хоть убедиться в том, что Майк надо мной издевается. Здесь были отчеты, бухгалтерия, листы со странными символами и числами в таблицах. Ничего, что могло бы помочь мне разобраться в ситуации.
Я уже опустила руки, как на глаза попался список меценатов с Фобоса, которые жертвуют деньги на благоустройство школы. Снова фигурирует этот Фобос! Если пошевелить мозгами и вспомнить, что рассказывал мне Майкл, то так называется мир обычных людей. Ага. Да только парень мог наврать с три короба и, допустим, названием какого‑то региона назвать эти самые "миры". Или…
Точно! Это просто неправильный перевод! Как я могла быть настолько глупа? Это же очевидно! Майк просто плохо знает русский и поэтому перепутал слова. Тайна раскрыта. Где овации за мое скудоумие?
Парада в честь моей "безумной" догадливости не случилось, зато послышались шаги из коридора и приглушённые голоса.
Я влипла.
Прятаться смысла нет, второй этаж не подразумевает прыжки из окна, здесь потолки – четыре метра, да и колючие кусты под окнами мягкостью не обладают. Черт! Сейчас же ночь, кому может в голову взбрести работать в такую темень?
Дверь открывается, и крайне недоумевающий отец заходит в помещение. Он замечает меня и останавливается напротив стола. Хорошо, что я хоть к окну отбежала, потому как на щеках папандра даже не ходили, а бегали желваки, а глаза горели праведным огнём, обещая спалить тут все ко всем чертям.
Сказать мне было нечего. Потому я стояла и ждала первого слова, действия, да хоть чего‑то! По спине бежал табун мурашек, попеременно с ледяным ознобом уже по всему телу.
Ну не убьёт же он меня? По виду – убьёт, сожжет и развеет над пропастью.
Дверь оставалась открытой, так что я бросала жалкие, то есть жалостливые взгляды туда, лелея надежду на то, что мне пожурят пальчиком и отпустят с миром.
К моему счастью в кабинет вслед за отцом зашёл какой‑то мужчина. Он прошёл к столу, пододвинул для удобства кресло и сел в него, проигнорировав и меня, и Вильгельма, что стоял столбом уже с минуту.
– Что ты здесь делаешь? – строгим, но не злым тоном спросил отец.
Я стойко вынесла очередной взгляд, сжигающий до основания, и устыдилась. Но лишь за то, что опять полезла куда‑то не вовремя. Кто же знал, что он ночью не спит, а в кабинете всё сидит с кем‑то?
Спутник папочки, кстати, сразу начал перебирать какие‑то бумаги, по‑хозяйски сдвинув остальную макулатуру. Я видела лишь черноволосую макушку и длинные аристократично бледные пальцы, что перебирали слегка желтые листы.
– Я… я… тут… как раз Вас ждала… – лучше ничего не придумала, как соврать, я.
На меня взглянули скептически две пары глаз – отцовские голубые и чёрные мужчины за столом. Нет, ну а что я могла ещё сказать? Да у меня все мысли в этот момент только страх и занимал.
Папандр прошёл мимо и сел во главе своего стола, продолжая смотреть на меня в упор.
– Как ты открыла дверь? – очередной, вымораживающий до костей вопрос.
Я сглотнула подступивший к горлу ком и пропищала, не контролируя собственный голос:
– Открыто было…
Мне вновь не поверили, но теперь второй мужчина смотрел на меня, разглядывая словно игрушку в магазине, которую никогда не видел. Я взглянула на него в ответ и получила легкий разряд током. Оглядела пол вокруг и не обнаружила ничего похожего на проводник. Может одежда наэлектризовалась?
– Ну и что мне с тобой делать? – отвлёк меня от разглядывания себя Вильгельм.
Я вновь взглянула на отца и пожала плечами. Неуверенные движения с моей стороны были расценены им как признание
