изготовленные довольно искусно, но без особых претензий, со вкусом и в строгом классическом стиле. Думается, таким и должно быть все, имеющее отношение к вечности: не броским, но крепким и надежным. Устанавливали ее тем же летом друзья отца, внеся свою лепту в память о нем.
До этого оградка была деревянная, начавшая подгнивать и кривиться. И меньшая по размеру. В ней помещались могилки бабушкиного младшего сына, умершего в юности, ее мужа и тетушки, жившей последнее время вместе с нами, Марии Кесаревны, родной сестры бабушкиного приемного отца. Рядом, чуть в стороне были похоронены бабушкины приемные родители, вырастившие ее с первых дней жизни, удочерившие, которых она беззаветно любила и почитала, впрочем, как и они ее. И там же рядом с ними помещалась уже потерявшая свои былые формы могилка ее любимого дядюшки, «дяди Коли», биографию и карьеру которого она часто приводила мне в пример. Он дослужился до титулярного советника, что дало ему право на личное дворянство, и, как узнал много позже, имел он ряд правительственных наград. Естественно, дореволюционных.
Потом уже оградка наша стала полниться родными и близкими. Благополучно вместила и саму бабушку, и нашу маму, и бабушку с материнской стороны, перевезенную из-под Ростова.
А в ту давнюю пору бабушка в моем сопровождении шла к своим особо близким ей людям: двоим сыновьям и мужу. Если это было зимой, от меня требовалось прокопать в снегу дорожку внутрь оградки и расчистить ее изнутри. Лопату мы просили обычно в том самом кладбищенском доме и потом возвращали ее обратно. При этом бабушка непременно вручала хозяевам незначительную плату, приготовленную заранее. Наверняка они бы и так разрешали воспользоваться своими инструментами, но то была традиция. Хорошая, как мне кажется, традиция опустить деньги пусть не в церковную кружку или подать на помин души, а дать несколько копеек конкретному человеку за его инструмент, который он содержал и холил и доверял нам, зная, что вернем в целости и сохранности. Привычка благодарить за доброе к тебе отношение. Потом мы столь же чинно, не спеша возвращались с просветленными лицами домой обычно пешком, а когда бабушка плохо себя чувствовала, в редких случаях ехали две остановки на автобусе.
Но самое интересное со мной стало происходить потом, когда уже более-менее обрел самостоятельность. Одно из первых свиданий, еще, будучи учеником старших классов, назначил своей девушке не где-нибудь, а именно на кладбище. И первый раз узнал, что такое поцелуй. На небе светили яркие весенние звезды, воздух был настолько пьянящий, что до сих пор вспоминаю его запах, только теперь он уже все реже и реже приходит ко мне, сколь бы буйной ни была весна или даже случайное увлечение.
А тогда без всяческого смущения мы сидели на покрытой снегом лавочке, среди могил и без зазрения совести целовались. Может мне хотелось приобщить к своему счастью и моих предков, чтоб и они, взирая сверху, тоже испытали щемящее чувство радости за нас, молодых. Нисколько не стыжусь того неосознанного порыва повести свою первую девушку не в кино или теплый подъезд, а именно к тем, благодаря которым живу на этой земле. И считаю, мне не в чем укорить себя за те недолгие чудесные минуты, которые живут во мне и по сию пору… Память, она многогранна, и не нужно ее стесняться…
И еще одно откровение… Кладбище сделалось для меня неким священным местом. Как молодожены идут с цветами к Вечному огню, так и меня в самые ответственные минуты моей жизни тянуло к родным могилам. Учась в институте, у меня выработался некий ритуал: в день сдачи экзамена посетить укрытую в тиши деревьев нашу семейную оградку. Постоять там несколько минут, поделиться сокровенным, а потом уже спешить в подгорную часть города, на экзамен в институтскую аудиторию. И когда требовалось решить что-то важное, шел опять туда же. Советовался, просил благословления. Не думаю, что это говорят во мне отголоски язычества или еще чего-то подобного, но долгие годы мой алтарь, где я свершал важное лишь для одного меня священнодействие, находился именно там. Пусть каждый истолкует это на свой лад. Кто-то примет, а кто и нет. У каждого свои священные места, зримые или воображаемые. Но они должны быть, иначе… Да просто иначе и быть не может. Если ты человек…
НЕСПОРТИВНЫЙ ЛАГЕРЬ
Иртыш для нашего города был не только много веков главным кормильцем и средством передвижения, но еще и основным местом отдыха. В советские времена по его правому берегу раскинулись всяческие базы отдыха местных предприятий и несколько детских, как их тогда называли, «пионерских» лагерей. Стоит ли говорить, что даже какое-то подобие комфорта и обустроенности там отсутствовало начисто. Нет, к приезду высокого начальства территория приводилась в относительный порядок, детки строем под звуки горна и барабанную дробь выходили на линейки, устраивался концерт, и удовлетворенная комиссия, сытно пообедав, убывала в полной уверенности исполненного долга. Все огрехи списывались на лагерную приближенность к военно-полевым условиям, дескать, пусть детки вкусят в полной мере прелести сибирской природы с комарами и полчищами слепней, а потом сочтут за счастье, что вернулись домой живыми и здоровыми, надышавшись вволю чистого воздуха. Систему не переделаешь, и задним числом говорить сейчас о чем-то, что было и как оно могло бы быть, просто бесполезно.
Вряд ли и мне тогда могло прийти в голову что-то изменить, переделать, скорее наоборот, был безумно счастлив, оказавшись сразу после окончания института на пару месяцев в штате так называемого спортивного лагеря, раскинувшего свой нестройные палаточные шатры армейского образца на берегу могучей реки. Определили меня туда в качестве фотографа и звукотехника при регулярном трехразовом питании и почти полной незанятости сколько-нибудь значимой работой. Да еще и в индивидуальной брезентовой палатке, стоящей на самом отшибе. Я был полностью предоставлен самому себе: мог идти рыбачить, особенно если выпадал метляк (мотылек, чьи личинки выползают из речного ила), на который тогда изумительно клевала стерлядь.
Там же перезнакомился с местными браконьерами, впрочем, таковыми не считавшимися, потому как у них была специальная бумага от рыбнадзора, разрешающая беспрепятственный отлов любой рыбы, начиная от ершей и чебаков, включая нельму и осетров якобы на нужды лагерных воспитанников. На самом же деле тот промысел был поставлен практически на промышленную основу поскольку большая часть улова шла на приношения высокому местному начальству, которое от щедрот своих снабжало лагерь и бензином, и автотранспортом, и всяческими строительными материалами.
Лагерный директор с утра будил состоящих в штате на разных должностях сторожей и электриков,
