Книга Грань - Елена Александровна Асеева

затрясся язык, а потом закачалось сердце и порывисто вздрогнули внутренности, и свернувшийся в трубочку желудок тихонько заверещал, верно, почуял, разбойник, такую столь вожделенную жидкость… И несчастному алкоголику вдруг захотелось запрыгнуть на спину лошади, вгрызться остатками зубов в длинную шелковистую гриву животного да поглотить махом и бутылочки, и как закуску сами струящиеся, напоминающие чем-то потоки меда волоски.

Увлеченный своими мыслями, словно растворившийся в этом желании, Витек долго смотрел на бутылочки, облизывая сухие, обветренные губы не менее сухим языком и даже не заметил, что все это время лошадь ему что-то говорила, а когда он тряхнул головой, будто возвращаясь в явь, то смог разобрать, о чем толкует животное.

– Ты же понимаешь, надеюсь, – говорила она. – Ты болен, у тебя алкогольный делирий, проще говоря, белая горячка. Это не что иное, как алкогольный психоз. Проявляется эта болезнь слуховыми и зрительными галлюцинациями. Ты слышишь голоса, хор голосов, шепот… Потом начинаешь видеть тараканов, мышей, крыс, изредка больные видят крупных животных, давно умерших родственников, чудовищ и чертей. А там, Виктор, не далеко и до смерти, тюрьмы, психушки… И поверь мне, дорогушечка, психиатрическая клиника – это самый лучший вариант, нечто в виде лотерейного билета, выпавшего выигрышным числом.

– А ты кто таков, чтоб меня учить? – внезапно злобно прорвался криком Витюха и, так как его руки висели вдоль ущербно-худого тела, порывисто сжал кулаки, отчего его закачало из стороны в сторону. – Пришел тут… конь… конь… и учит меня… Да чего ты меня учишь, чего? У меня, может, жизнь тяжелая… Понимаешь ты, неразумная лошадь, жизнь тяжелая, – и Виктор поднял правую руку и ударил кулаком себя в грудь, так что его закачало теперь вперед-назад, а он, захлебываясь словами, сбивчиво продолжал, – денег нет… удачи нет… есть нечего… пить тоже… тоже нечего… А может, я ранимый такой, меня, может, надо пожалеть… любить меня надо… любить.

– И на руках носить? – перебила его резким вопросом лошадь. – Наверно, ты думаешь, тебе только одному тяжело, трудно, а всем другим легко и просто, у них нет проблем, бед, неприятностей? Да? – спросила лошадь и глянула своими карими глазами в лицо Витька, отчего тот мгновенно перестал покачиваться и встал ровно. – Да, всем, всем тяжко живется, у всех то белая полоса, то черная, а в основном серая… Она, серая, то насыщенная, близкая к черноте, и блестит, как гладкий лед, – тогда по ней невозможно идти, уж так скользко, и ты все время норовишь свалиться, удариться задом… То она бледно-серебристая и стремится к белому цвету, стремится, стремится, однако все же не становится белой, все равно остается серой. Серой! Жизнь… Да, жизнь – это вечное движение вперед, путь, на котором достаточно много кочек, ухабов, ям, глубоких расщелин, горок, холмов, а иногда и высоченных горных круч, и усыпан этот путь острыми камнями, сдобрен мелкими щебнем и поглощающими тебя зыбучими песками… И идет человек по этой жизни и, преодолевая препятствия, становится победителем… Не трусит, не дает себе права раскиснуть, предав близких и тот единожды выбранный жизненный путь! Он идет и ходом своим помогает детям, любимым, родителям, друзьям… Туда, вперед, к конечному пункту, к встрече с тем, кто сотворил этот мир, тебя и все, что ты своей душой любишь. – Лошадь громко заржала, топнула копытом по полу дома да повела головой так, что мигом с кончиков ее гривы посыпались вниз, точно градинки с неба, бутылочки, а достигнув пола, вмиг, соприкоснувшись с поверхностью линолеума, разбились на мельчайшие крупинки, издав при этом дон-дон и еще более тихое бульк-бульк.

– Ох! – выдохнул Витька и, разжав кулаки, устремил руки вперед, туда, к своим друзьям, братьям, родным и близким, разбившимся вдребезги бутылочкам, расстроенно покачивая головой и изобразив на лице непередаваемое чувство горечи. – Как же так, стока добра, – громко добавил он и всхрапнул, словно взнузданный конь.

– Мать, бабка, дед, прабабка, прадед… – тихо сказала лошадь. – Ты все забыл, все, потерял связь со своими предками, которых надо любить и помнить, память и кровь коих живет, живет, живет всегда в тебе. Ты же, Виктор, превратился в нравственного выродка, человека… Человека ли?.. Существо с дурными наклонностями. Ты потерял себя и свой жизненный путь… Остановись, остановись, пока не поздно, и беги, беги из этого дома, туда, к брату… Пока, пока не поздно!

Лошадь замолчала и, протяжно фыркнув, заржала, а затем дохнула на Витька своим теплым, живым дыханием, в котором был перемешан сладчайший аромат степных весенних цветов и сухих осенних трав. От этого легчайшего ветерка глаза Витька на миг сомкнулись. Когда же они открылись, кругом царил уже не день, пробивающейся через пыльные стекла окон, а мрак. Не было ни лошади, ни комнаты, была лишь тьма – такая плотная, что у Виктора закружилась голова и сердце стало отбивать какой-то сумасшедший барабанный ритм, точно стуча в грудную клетку. В этой густой темноте какой-то миг царила тишина, а потом послышались негромкое злобное хихиканье, и через доли секунды что-то тихо зашуршало, вроде как с дерева враз осыпалась вся пожухлая листва и закружилась в воздухе. И Витюха, все еще протягивающий вперед руки, так и не успевший их опустить, вдруг ощутил, как кто-то крепко схватил его за пальцы, прямо за верхние фаланги… Схватил, сжал и через мгновение крепко грызанул острыми, мелкими зубами, отчего несчастный страдалец и по совместительству хозяин дома громко вскрикнул и, дернув руки к себе, ощутил на них тяжесть. Но так как в темноте было невозможно ничего разглядеть, а те, кто впился в пальцы, все яростнее и крепче сжимали хватку, наверно, намереваясь откусить их, Витька принялся трясти руками, стараясь скинуть с пальцев этих существ, во время тряски гулко подвывая своим болезненным ощущениям.

Еще раз хорошенько тряхнув руками, он почувствовал, как с большого пальца левой руки что-то свалилось и, видимо, намеренно преодолев в этой темноте расстояние, наотмашь хлестко и болезненно ударило Виктора по лбу. Теперь уже звук, вылетевший изо рта хозяина дома, больше походил на вопль рассерженного и раненого зверя, и из глаз его немедля полетели в разные стороны ярчайшие желтые звезды с красной кричащей этикеткой на выпученном пузе, убеждающей нас, что на самом деле это не звезды, а «Русская водка».

От удара и, главное, от этих сыпучих желтых звезд, замерцавших в кружащей повсюду темноте, Виктор Сергеевич опять закрыл глаза, на пару секунд, а вновь открыв их, оказался в своей комнате. Вся тьма из нее испарилась, и вместе с ней исчезла лошадь со своими умными речами, зато появились те самые