Вена глубоко враждебна моей работе, она всегда была враждебна моей работе, мне никогда не удавалось работать в Вене, я начинал в Вене множество статей, но не закончил ни одной, что каждый раз вызывало во мне жуткое чувство стыда. Однажды, двадцать пять лет назад, мне удалось дописать в Вене кое-что о Веберне, но я сжег эту работу, как только она была готова, так как она попросту не удалась. Вена всегда действовала на меня парализующе, хотя я не хотел этого признавать, Вена парализовала всё мое существо. И люди, с которыми я познакомился в Вене, за парой исключений, тоже меня парализовали. Мой друг Пауль Витгенштейн умер, заметьте, от помешательства, моя подруга, художница Джоана, повесилась. Всякий, кто едет в Вену и остается в Вене, упуская момент исчезнуть из Вены, становится бессмысленной жертвой города, который отнимает у человека всё и не дает ничего; есть города, вроде Лондона или Мадрида, которые тоже берут, но немного, и отдают почти всё, Вена же берет всё и не дает ничего, вот в чем разница. Этот город создан для того, чтобы высасывать тех, кто попадется в ловушку, и высасывает их досуха, до тех пор, пока они не упадут замертво. Я рано это осознал и держался подальше от Вены. После долгого венского периода я лишь время от времени наезжал в Вену, навещая тех немногих людей, что я сильно любил. Мало кому хватает сил поскорее отвернуться от Вены, пока не стало слишком поздно, они прикипают к этому опасному, ядовитому городу и, выдохшись, дают ему, подобно переливчатой змее, себя задушить. А сколько гениев было задушено в этом городе, всех не сосчитать. Но те, кому удавалось вовремя отвернуться от нее, всегда добивались успеха во всём или почти во всём, что доказывает история, иных доказательств не требуется. Если бы я сейчас отправился в Вену, мне стало бы скучно до отвращения к себе, подумал я. В кратчайшие сроки я разрушил бы, так сказать, то немногое, что у меня еще осталось. Итак, Вена отпадает. Мелькнула мысль о Венеции, но я содрогнулся, как только представил, что на месяцы осяду в этом идеальном месте, среди этой великолепной, но насквозь пропитавшейся извращениями груды камней. Венецию следует посещать всего на несколько дней, как элегантную старушку, которую всегда посещают, как в последний раз, на несколько дней, не более. Я окончательно ухватился за Пальма-де-Майорку, и в тот же вечер, когда вернулся из Нидеркройта, где старик открыл мне свою последнюю волю‚ это меня по-прежнему очаровывало и, в сущности, больше всего занимало мой ум, я начал обдумывать, что упаковать в два чемодана, которые я тем временем поднял на второй этаж и оставил их открытыми на комоде в спальне. Сначала, держа в уме старое доброе правило брать с собой только самое необходимое, я упаковал одежду, нижнее белье и обувь. Только два пиджака, две пары брюк, две пары туфель, сказал я себе и стал искать нужные вещи, всё время помня, что это должны быть летние пиджаки и брюки, летние туфли, так как в январе в Пальма-де-Майорке уже лето, то есть, поправил я себя, уже более- менее по-летнему. Многие совершают ошибку, беря в путешествие слишком много одежды, и изматывают себя до смерти тяжелым багажом, а когда добираются до места назначения, в итоге носят одно и то же, если хоть немного благоразумны. Путешествуя в одиночестве уже больше трех десятилетий, сказал я себе, всё равно в последний момент я всегда беру слишком много вещей, но в эту поездку, которая, как я думаю, вероятно и почти наверняка станет для меня последней, я не буду брать слишком много вещей, по крайней мере таково мое намерение. Но я колебался даже в вопросе, брать ли с собой вдобавок к темно-серым брюкам темно-коричневые или черные.
В итоге я положил в чемодан и темно-серые, и темно-коричневые, и черные. Однако в том, что касается пиджаков, я не сомневался: возьму серый и коричневый. Если окажется, что в Пальма-де-Майорке мне понадобится так называемый темный пиджак, я смогу купить себе этот темный, так сказать, элегантный пиджак, хотя я был твердо уверен, что у меня не будет повода надевать так называемый элегантный пиджак. Я не пойду туда, где потребуется так называемый темный элегантный пиджак. И кто знает, смогу ли я, в моем состоянии, вообще посетить Каньельс, подумал я. Я знаю, что принято и не принято в Пальма-де-Майорке и ее окрестностях, на острове. Наверное, я и люблю остров только потому, что он полон пожилых и больных людей! Я проведу бóльшую часть времени в отеле и буду писать о Мендельсоне. Естественно, собрать второй чемодан оказалось не так просто, как первый, поскольку мне понадобился бы чемодан в два раза большего размера, чтобы вместить всё, что мне казалось абсолютно необходимым для работы. Наконец я сложил на столе у окна две стопки книг и статей о Мендельсоне: одна состояла из абсолютно необходимых книг, статей и прочих документов, другая – из менее необходимых, по крайней мере, я думал, что знаю, какие из этих книг, документов и статей будут необходимы для моей работы больше, чем другие, в итоге у меня действительно образовались две примерно одинаковые стопки, и они высились передо мной, одна подле другой. Я упаковал абсолютно необходимые книги, статьи и прочие документы во второй чемодан, а затем, так как у меня еще осталось место для менее необходимых, я набил ими чемодан так плотно, что он едва закрылся. Наконец, после того как я упаковал в него туалетные принадлежности, я смог впихнуть еще три книги о Мендельсоне в чемодан с одеждой. Всё это было сделано на следующий же день после того, как уехала и действительно не вернулась сестра. Я был совершенно измотан сбором чемоданов. Тем временем мне перезвонил турагент, которому я звонил несколькими часами ранее, интересуясь, остались ли места в самолете. Он сообщил, что всё в порядке. Сказал, что пришлет проездные документы в Пайскам после закрытия офиса. Мой рейс из Мюнхена в Пальма-де-Майорку был вечером следующего дня, так что я смел надеяться, что путешествие пройдет довольно гладко. Как всегда, я решился на поездку спонтанно. На раннее утро я пригласил фрау Кинесбергер, чтобы обсудить с ней, что необходимо сделать в мое отсутствие, после этого я хотел поехать в Вельс к своему терапевту. Каким бы ни оказалось его мнение, я уеду
