При всем уважении
Глаза Августа бегали от спидометра до полномерной карты местности на мониторе значительно чаще необходимого. Но можно ли было винить его в нетерпении – единственный ребенок сейчас на «Фелисетте», подвергается опасности каждую секунду, пока немыслимый зверь остается в живых. Руки все крепче сжимают руль и рычаги управления, а каждое его движение так и кричит о возрастающем напряжении. Они едут слишком медленно, неприятно думает он про себя, борясь со страхом совершить из‑за этого немыслимое – подвести Нору, что выльется в трагедию. А еще он закономерно ругает себя за согласие ехать на этом транспорте, вместо того чтобы настоять… а может, и вынудить Холда взять летный транспорт, тем самым троекратно сократив время пути до так не вовремя упавшего корабля. Но виду Август не подает, как и не причитает и не ругается – все это в голове, где ключевым аргументом выступает напоминание самому себе: порой он все‑таки перегибает палку. С трудом, почти презирая себя, он все же старается построить барьер от власти чувств, прекрасно зная необходимость включить отчаянный идеализм, где приоритет – скорейшее окончание спасательной операции. Все это для него неестественно, больно и даже противно, а ярлык предателя постукивает со всех сторон. Но тут встревает и закрепляется очень простое и действенное – нельзя оттягивать момент встречи с Норой, а значит, ошибки недопустимы.
– Нора будет в порядке. – Август не хотел это слышать, но Холд не спрашивал, а просто высказался очень уж убедительным тоном. – Ты все правильно делаешь.
Эти слова обоим показались неуместными. И это все при бронированном транспорте, внутри которого идеально глушится шум снежной бури, а движения его почти всегда плавные и беззвучные. Два прямоугольных стекла впереди, два по бокам, приборная панель во всю ширину передает множество показателей. Внутреннее освещение выключено – они, можно сказать, почти в темноте, что позволяло видеть благодаря внешним мощным фонарям путь на километры вперед, причем прямо сквозь бурю. Тесновато, конечно, но зато вполне уютно, оба, можно сказать, ужаты в креслах.
– Так кто это был? – скупясь на эмоции, спросил Август, не сводя глаз с дороги.
– Я не знаю. Очень похож на человека, думаю, либо кто‑то переживший мутацию на планете, либо здешнее антропоморфное животное.
– Но оно убиваемо?
– Да. Вполне.
– Все это кажется мне уж слишком неприемлемым. Поводов для беспокойства чересчур много, а мы тут и суток толком не провели, – слегка с упреком вырвалось из Августа.
Холд ответил после минуты молчания:
– Меня беспокоит куда больше вопросов, чем ты думаешь. Но разве я паникую?
Оба переглянулись. Такой ответ Август воспринял уж слишком неуместным, даже неуважительным.
– При всем уважении, но я сейчас говорил не про вас. Паника – это слишком громко, но направление верное, потому что если ее не обуздать, наша работа не будет выполнена, а чтобы ее обуздать, нужно признать. – Надлом в голосе удивил даже Августа.
– Слишком многопарно прозвучало, тебе не кажется? – Удивительно, но ноты заботы проявились в интонации Холда. – У нас есть вполне материальный противник, как и есть оружие для его устранения. Сейчас заберем выживших – если они есть – и закончим дело.
– Если только новых проблем не прибавится.
– Раньше ты никогда не драматизировал, не стоит начинать и сейчас.
– «Раньше» моя дочь не находилась на передовой.
Тут важно отметить контекст: ранее, вплоть до этого момента, Август относился к Холду не более чем как к начальнику, пусть заслуживающему доверия и уважаемому, но начальнику. Он знал границы дозволенного, а следование правилам и субординации устраивало более чем. Но все начало плавно меняться как раз на «Фелисетте». С момента прилета он не без интереса наблюдал отношения своего работодателя и его сына и увидел того с иной, более человеческой стороны. Это не могло не осесть в мыслях, пусть по чуть‑чуть, но уверенно закладывая иной угол отношения к Холду.
– Я никогда не ставил под сомнение ваше руководство, приказы… даже советы. Особенно в сложные моменты – а мы с вами посещали много мест, где требовалась суровая рука дисциплины. Я всегда верил вам. Даже когда не был согласен, я был на вашей стороне. Но сейчас я считаю должным высказать свое несогласие с…
– Так, успокойся и выслушай! – неожиданно прервал его Холд. – Твои переживания – это нормально, иначе ты был бы плохим отцом. Но нужно быть не только отцом, но и лидером, тем, кто готов будет взять чуть больше, чем другой. Мы далеко, сами по себе, нужно учиться, адаптироваться.
– Звучит так, будто бы вы готовите себе замену.
С учетом того, что Холд так и не рассказал ему о болезни, слова Августа, попав прямо в сердцевину поездки, удивили его. Старик был будто бы пойман с поличным, но скрывал это, как всегда, умело, что подвигло его протеже даже кинуть отклик:
– Сэр, вы в порядке?
– Что? Да. Показалось, что что‑то увидел. Ложная тревога. – Внезапно Холд заговорил так, будто бы шел совсем иной разговор: – Ты все делаешь правильно. Говорю, как отец. Рано или поздно ребенок должен учиться самостоятельности. Его нельзя все время оберегать, иначе вырастет слабым и жалким. – Холд чуть успокоился и, промедлив, начал вновь: – Я знаю, каково тебе, как это трудно, но такова наша ноша. Наступит момент, и сразу все поймешь. А пока ты справляешься отлично. Справляешься лучше, чем я в свое время.
Да, все произнесенное звучало немного неуместно. Логично было ожидал гордости за такую похвалу от такого человека, но почему‑то внутри Августа встретилась лишь неприязнь ко всем словам. Он представил тот сценарий, где Нора повторит в его адрес ту же циничную роль, какую совершенно естественно исполняет Нил в адрес Холда. По‑хорошему, это не его дело, да и вряд ли чье‑то вообще, за пределами кровного родства как минимум. Но, как ранее стало нам известно, Август меняет свое отношение к Холду, чему очень способствует все происходящее с момента прибытия на «Фелисетт». Отсюда и вырос окончательный итог долгих сомнений в вопросе будущего его маленькой семьи.
– Я очень много думал, – плавно растопил тишину Август, – о том, как вы нашли меня и дали полноценную и высокооплачиваемую работу. Да еще и Нору пристроили в отличную школу. Мы благодарны вам за это, правда, если бы не вы, то я, скорее всего, так и работал бы то там, то здесь, с трудом сводя концы с концами. Мы с вами были честны друг с другом, я очень это ценил. И… это трудно сказать, но будет сейчас самое время: когда мы закончим на «Фелисетте», то я уйду из‑под вашего начала.
Холд смотрел прямо. Понять, что творилось за его сетью морщин, было невозможно. Август продолжил, твердо желая добить мысль:
– Вы сказали, что я хороший отец. А я хочу быть отличным отцом. Хотя и хорошим‑то себя не чувствую… За последний год я пропустил в жизни дочери слишком много, а кроме меня у нее никого нет. Да, мне хорошо платят, социальный пакет и прочее. Но частые командировки отдаляют меня от нее, а брать ее с собой я никогда не хотел. Как минимум из‑за того, что ей надо учиться в коллективе, с преподавателями, а как максимум – из‑за того, что происходит сейчас. Вы настояли, чтобы я ее взял сюда, но не прошло и дня, как ее жизнь в опасности! И это моя вина! – Август выдохнул, продолжив иным тоном, куда более мягким, нежели упрекающим: – Если бы была возможность работать рядом с домом, где безопасно, то я бы и слова вам не сказал. Но знаю, что мы так не можем. И я нашел одно место, куда смогу устроиться: там платят меньше, да, но так я хотя бы буду рядом каждый день, встречать ее после школы, проводить вместе выходные и все праздники. Нам нужна стабильность. Какое у нее детство, когда отца почти нет дома? А если я погибну, что с ней будет? Это очень трудное решение, но я верю, что, как отец, вы поймете меня.
