он нормальный. Просто ему плевать на всех нас. Если бы он остался здесь один, он бы не расстроился, даже обрадовался бы.
– Неправда, – вспоминаю светлую комнату Кита. – Он общается с нами, как может. И ему нравится нас рисовать, – на этом аргументы у меня заканчиваются.
Сестра хрипло смеётся.
– Не спорь со мной, – бросает Ник.
– Это уже наглость.
– Что, уже и спорить нельзя?
– Я лучше знаю.
– С чего бы…
Закончить мы не успеваем. Снова звенят ключи, и открывается дверь. Птичник устало смотрит на нас.
– Это моё кресло, – говорит он.
– Мы сделали тебе чай, – Ник показывает на третью кружку. – С одним сахаром, как ты любишь.
Ян только вздыхает. Поправляет очки, подходит к нам, пряча ключи в карман халата. Сестра двигается, уступая ему место на столе.
– Эда… – начинаю, но Ян обрывает меня.
– Не знаю, когда она вернётся. И Хриза не знает, – добавляет он, сжимая чашку.
Ник корчит недовольную гримасу, и сестра смеётся. Жалко, что он не слышит.
– А кто тогда знает?
Птичник только пожимает плечами. Мы молча пьём чай, слушая шум воды в душе, и я гадаю, врёт ли он.
Как оказалось, почти нет.
Ночью я долго не могу уснуть. Сколько бы я не переворачивала подушку или смотрела на чёрное небо в окне – не получается. Сестра сидит в углу, закрыв глаз и уткнувшись лбом в колени, я постукиваю по гипсу и слушаю тишину. Принц не кричит с тех пор, как я вернулась из Клетки. Хриза, наверное, решила таблетками усыпить его крепче. Меня временами будили его ночные плач и вопли, но нельзя же так.
Шаги раздаются почти за моей дверью. Хочу отвернуться к стене сначала, но боюсь, что они услышат, поэтому просто закрываю глаза. Зря. Они не собираются заглядывать в палату, это даже не ночные санитары. Звенят ключи, и слышно тихое:
– Сильно не открывай, сегодня холодно.
Хриза. А с ней Птичник, кто ещё носит с собой сразу столько ключей?
– Почему ты не пошёл ночевать в общежитие? – снова она.
– Здесь тише. И вдруг я понадоблюсь.
– Тебе не нужно так выматывать себя.
– Что мне ещё делать? – они открыли дверь, я слышу слабый шум ветра. Шорох бумаги, и снова голос Птичника.
– Это может тебя убить.
– А ещё кофеин, работа и просто жизнь. Всё нормально, – она едва слышно смеётся.
Давно они не встречались у двери на улицу и не разговаривали ночью. Или я просто не слышала.
Сестра всё ещё дремлет в углу. Да, призраки тоже спят, удивительно.
– Что с Эдой?
Тишина. Хриза, наверное, пожимает плечами.
– Нужно сделать ещё пару анализов.
– Никаких идей?
– Пока не уверена. Что-то встряхнуло её, причём резко. Будто ей недавно меняли или отменяли препараты, хотя схема уже долго была одна и та же.
Я на пару секунд отключаюсь от разговора.
Что если они догадаются?
Если Хриза поймёт, что Эда перестала пить таблетки – начнёт ли она подозревать нас? Усилит ли контроль? Может, нас всех переведут на капельницы и уколы, и не будет никакой возможности соскочить, что тогда? Пока я думаю об этом, изобретая способы сбежать от уколов, закрывается дверь. Снова шаги, на этот раз затихающие. Я всё ещё лежу, зажмурившись. Издалека доносится отзвук удара, будто кто-то бьётся о стену, и становится тихо. Но я всё равно не могу уснуть.
Только к восходу Солнца мне удаётся подремать немного.
Бессонница становится моим другом. Сначала я не могу уснуть ночью, но немного дремлю днём, на диване, где обычно спала Эда. Потом и дневной сон уходит. Могу часами лежать на кровати, глядя в потолок, или кутаться в плед и обнимать подушку, или слушать, как Ольга читает Пруста, но ничего не помогает. Сестра, которая отлично спит по ночам, только смеётся.
– Ты убила меня, чтобы умереть от бессонницы? Какая ирония.
– Я не убивала тебя, – иногда бывает сложно формировать длинные предложения. Слова путаются в голове. Что я хотела? – Я не виновата.
Иногда я теряю сознание на пару минут, и обнаруживаю, что прошло не менее часа. Первым это замечает Ник: я прихожу в себя на мокрой подушке, а он нависает надо мной с остро заточенным карандашом в руке.
– Мы разговаривали, и ты вырубилась, – говорит он, прикусывая кончик карандаша. – Я облил тебя водой и собирался потыкать, но ты и сама пришла в себя.
Поднимаюсь с дивана. Волосы и майка тоже мокрые, хорошо, что на гипс не попало. Ник всё ещё держит карандаш наготове, и я говорю:
– Не рассказывай Птичнику, пожалуйста.
Он кивает.
– А что с тобой?
– Не знаю. Может, я умираю?
В последний раз бессонница была у меня ещё до отделения. Я часами сидела на своей кровати, забившись в угол, и смотрела, как сестра спит на подоконнике. Было ужасающе тихо. Спал отец и все соседи, никто не ходил по улице, не шумел даже ветер. Мне казалось, что ещё немного и тишина задавит меня, и ничего не останется, и сестра сможет занять моё место.
– …что нет, – Ник, оказывается, что-то говорил мне. – Без тебя и Эды здесь можно будет умереть от скуки.
– Не надо, – я иду к себе в палату. Может, если упаду на кровать, получится поспать?
Закрываю за собой дверь, стягиваю мокрую майку и кидаю её на спинку стула. Заворачиваюсь в одеяло, но сон не идёт. Прикрываю голову подушкой – всё равно нет.
– Почему всё так плохо? – спрашиваю я мироздание. Оно неразговорчиво, и отвечает мне она.
– Всё будет ещё хуже, если ты не начнёшь снова пить таблетки, – шёпот из дальнего угла.
Почему она догадывается обо всём раньше меня? Но согласиться я не могу. Тогда я признаю, что она права, а я не хочу, чтобы она была права, она слишком противная. Этого достаточно, чтобы кинуть в неё подушкой и закрыть глаза от света загипсованной рукой.
– Да пошла ты, – шипит сестра. – Сдохнешь, никто не расстроится.
– Ник расстроится. Он же сам нам сказал.
– Он соврал. Кому ты нужна?
И правда.
Я не могу уснуть до обеда. И после обеда. Как и перед ужином, и ночью тоже. С сестрой я не разговариваю.
Видимо, бессонница отражается на лице, потому что Птичник долго смотрит на меня во время завтрака, а потом спрашивает, всё ли нормально.
– Всё замечательно, – отвечаю я сквозь зубы, сжатые, чтобы не выплюнуть таблетки.
Птичник убеждённым не выглядит.
– Посоветую Хризе прописать тебе витамины, – говорит он. Пожалуйста. Можно подумать, я буду их пить.
Есть и плюс
