У меня нет никакого желания ей отвечать.
Я сажусь на пол и начинаю собирать осколки чашки Хризы. Но до того как мне приходит в голову идея вскрыть ими вены, в комнату влетают санитары. Меня выгоняют, сестра уходит за мной.
На штанах противно-мокрые кофейные пятна. Эду и Ника заперли. Кит не обращает на меня внимания. Сестра-близнец меня ненавидит.
Не то чтобы я не привыкла к подобным ситуациям. Но сейчас жалею, что не успела оставить хотя бы один острый осколок.
Уран
Иногда мне нужно где-нибудь укрыться.
Пациенты занимают шесть палат из девяти. Ключ от седьмой я держу отдельно, во внутреннем кармане халата. И когда мир вокруг становится слишком невыносимым, я запираюсь изнутри. Пациенты не знают, где я. Санитары не знают, где я. Только Хриза в курсе, это же Хриза, ей нужно знать и контролировать всё.
Самое сложное: выскользнуть незаметно назад, вернуться на свой пост, на Насест, как они его называют.
Они, кстати, неплохие люди. Больны и запутались в лабиринте собственного разума, не таком, который у нас в саду. Стены в нём высокие – не перебраться, прочные – не разрушить. А выхода временами нет вообще. Хриза верит, что сможет их вылечить, хотя бы кого-то, но я не уверен. Как изгнать демонов из Эвы, Кита и Ника? Как вернуть Эду в реальность? Как, в конце концов, достучаться до Принца, даже я забываю, как его зовут, эти их прозвища очень прилипчивы, и ведь хорошо отражают суть вещей, будто они видят больше нас, будто собственное сумасшествие им помогает.
Я слишком много говорю не о том – сам запутался и устал. Ночью я обычно ухожу в общежитие для сотрудников, полкилометра от основного больничного корпуса, но уже неделю торчу здесь. Временами слышу, как кричит Принц, разговаривает сама с собой Эда, и ходят по коридору ночные санитары. Не знаю, что я делаю. Это место: корпус, окружённый лабиринтом, девять палат и дверь с окном в конце коридора – оно затягивает. Если не считать психозов, к которым я привык, здесь удивительно спокойно.
Иногда я признаюсь себе, что прячусь от мира вокруг. Бывают ночи, когда я лежу на больничной кровати, смотрю в белый потолок, и становится страшно. Если мне так хорошо здесь, если я нашёл своё место в отделении, не схожу ли я сам с ума?
Но потом я включаю логику, и меня отпускает.
Я не схожу с ума.
Мне просто нужно спокойное и тихое место.
Я не уклоняюсь от темы. Не хочу рассказывать про то, о чём вы спрашиваете. Ладно, вы не спросили прямо, но я отлично понимаю, на что вы намекаете.
Мой маленький, мерзкий, давно-уже-не-секрет.
Какого чёрта я, молодой, сообразительный, хороший специалист работаю непонятно где, не пытаясь продвинуться выше? Это не я себя хвалю, это реальный вопрос. Ладно, Хриза, у неё тут неограниченное поле для экспериментов, но я…
Я же говорил, что мне надо где-то укрыться.
Когда-то я думал, что меня вообще на работу в медицину не возьмут. И для такого пессимизма была реальная причина. Большая больница, три десятка пациентов, лечащий доктор-профессор и два медбрата, одним из которых был я.
Тот парень оказался клиническим суицидником. Попыток самоубийства больше чем у Психе. Он ненавидел весь мир, а больше всего себя. За ним нужно было постоянно следить, не отвлекаясь ни на минуту.
Даже на одну чёртову минуту.
Я прибежал туда, когда санитары уже уносили тело. Формально им нечего было мне предъявить: меня срочно позвали в другой конец коридора. Второй медбрат тоже отвлёкся, тот парень был откровенно безнадёжен, и, цинично звучит, но у многих врачей и более здоровые пациенты умирают постоянно.
Но людям всегда нужно кого-то обвинить.
Меня уволили. Это было ожидаемо. После я объездил десяток больниц, обзвонил сотню, пытаясь найти новую работу. И везде они узнавали о происшествии. А узнав, находили причину мне отказать.
Про это место я узнал случайно, из объявления. Больница за городом, нужен работник в психиатрическое отделение. Предоставляется общежитие. Полная глушь и конец карьеры.
Мне идеально подошло.
В отделении никому не интересно, что я сделал. Может, снаружи уже и забыли об этом, но я не хочу проверять. Я прячусь здесь, в тишине.
На самом деле, я благодарен за то, что меня взяли. А больше всего за ту фразу Хризы. В первый день в отделении я сам спросил, что она думает о том происшествии. Мне было любопытно. Я боялся, что она не захочет со мной работать.
И она ответила: «Ты не виноват».
7
Эду переводят в Клетку через день после выступления Хризы. Уносят спящую, в смирительной рубашке, будто боятся. Мы все: я, сестра, Кит, Ольга и Ник – стоим в коридоре, провожая её взглядами. Птичник звенит ключами, открывая санитарам двери на лестницу. Ладонь Ольги замирает над моим плечом.
– Когда её вернут?! – кричит Ник вслед. Птичник не оборачивается. – Хотя бы примерно?! Через неделю, две, месяц, год?!
Дверь ударяется о косяк.
– Козлы! – отрезает Ник.
Кит фыркает и уходит, размахивая альбомом, за каждым ухом у него по карандашу. Ольга гладит воздух над моим плечом и скрывается в ванной. Я знаю: она включит воду и будет долго смотреть на себя в зеркало исподлобья, не моргая, не шевелясь, кажется, не дыша.
Ник же решительно направляется к посту Птичника. Включает чайник, забирается на кресло. Достаёт сразу три кружки.
– Ведут себя так, будто мы не существуем. Терпеть их не могу, их всех. Тебе с сахаром? – он резко поднимает голову, мы сталкиваемся взглядами. Я вижу, что ворчит он, чтобы заполнить тишину, и ещё потому, что больше ничего мы сделать не можем.
– Два кубика, – отвечаю ему.
Ник устраивается так, что мы вместе влезаем в кресло Птичника, сестра садится на стол. Чай слишком горячий, я старательно дую на кружку. В глазах начинает темнеть, и приходится перевести дыхание.
– А остальные… Ладно Принц и Ольга, они не в себе. Но Кит мог бы и не вести себя по-свински, – Ник отпивает глоток, морщится, кидает ещё кубик рафинада. – Ушёл так, будто его это вообще не касается. Будто ему плевать. Хотя, почему будто.
– Не плевать ему, – опускаю в чай кончик указательного пальца. Всё ещё горячий. – Он тоже не совсем в себе.
– Враньё, днём
