меня трепачом. — Тараска повернулся к палатке.
— Мерси вам за разрешение, мы и без того считаем, — послышалось из-за брезентовой стенки.
— Да пожалуйста. И звонарем.
— Тоже учтем, — донеслось из палатки.
— И Тарасконом, Тарантасом, как хотите.
— И это нам известно, — неумолимо ответствовала палатка.
— А теперь вот вы все убедитесь раз навсегда, что я говорю только правду.
Тараска твердил все это в стенку палатки, но сам косил глаза назад, туда, где сидели ребята.
— Может, хватит тарахтеть? — Ярослав Несметнов, самый солидный из пионеров четвертой палатки, поднял голову от шахматной доски, на которой он только что дал мат своему партнеру.
— Вы же сами не даете сказать, — взмолился Тараска. — Так вот имейте в виду: у нас будет жить принц. Из Джунгахоры.
Тут и те, кто только что лениво посматривали на Тараску, отвернулись.
— Силен! А короля не ожидают?
— Нет, батька его, король, уже давно помер. Я у Юры-вожатого спросил. А королем у них царствует брат старший. А он сам еще принц пока наследный.
— Ишь ты, наследный… Где же это он наследил?
Слава Несметнов тем временем снова расставлял шахматные фигуры, готовясь к следующей партии.
Мальчишка, читавший на пороге соседней палатки, оторвавшись от книги, с насмешливым недоумением поглядел на Тараску. Вообще особенного шума, грома, тарарама не получилось. Если бы Тараска сообщил, что приехал младший брат знаменитого вратаря Льва Яшина, ожидаемый в лагере уже не первый год, хотя кое-кто из маловеров уверял, будто у Яшина вообще нет брата, — вот тогда бы шума было куда больше.
— Ну и что с того, что принц? — охладил Тараску Слава Несметнов. — Ну и пусть поживет себе на здоровье. Жалко, что ли? У них там небось насчет пионерлагерей не очень-то.
— Цаца какая — принц, что с того? — поддержал его партнер.
— А он, что ли, виноват, если принцем родился? — упрямился Тараска.
— Мог бы отречься в конце концов, если он сам против монархизма.
Тут уж Тараска, который почему-то решил заранее взять принца под свою защиту, возмутился:
— Откуда ты знаешь?! Дай срок, может быть, он отречется, когда ему становиться надо будет на этот… как его… трон, что ли. Ну, в общем, на престол.
Мальчик, читавший на пороге палатки книжку, поглядел на всех внимательно:
— Ребята, а где эта самая Джунгахора, между прочим, — в Африке или в Австралии?
— Заехал, ау! — осадил его Несметнов. — На обратном пути не заблудись.
Но тот встал, потянулся:
— Я все-таки в библиотеку сгоняю — там справочник есть по всем странам, с фестиваля еще остался. Так и называется: «Коротко о странах».
— Правильно, — сказал Ярослав Несметнов, не отрываясь от доски. — Коротко и ясно. Между прочим, — проговорил он, обращаясь уже к своему партнеру, — не знаю, как принц, а королеву твою я ем.
— Из-за тебя зевнул, Транзистор! — Проигравший сердито обернулся к Тараске. — Кажется, ясно видишь, трудная позиция на доске, а балабонишь тут! — И он обеими ладонями сгребу в кучу шахматы.
Ярослав поднялся.
— Значит, принц, говоришь. Так. А разговаривать с ним как будем?
— Можешь не беспокоиться, — заторопился Тараска. — Порядок будет. Договоримся.
— Это ты договоришься?
— А что? Могу! Мир и дружба! Фройндшафт! Или это… Хинди-русси, бхай-бхай!..
— Он тебе покажет бай-бай!..
— А я, в случае чего, знаю по-английски, — заверил неудачливый шахматист, снова расставлявший фигуры на доске. — Гуд монинг — доброе утро! Потом гуд дей — добрый день. Гуд ивнинг — добрый вечер.
— А потом — покойной ночи? Гуд найт? Глядишь, и день прошел, вот и поговорили. — Ярослав сел и сделал ход пешкой.
— Слава, — осторожно начал Тараска, — на крайний случай я еще по-французски могу: месьё и адьё?
— Я тебе дам «адьё»! — пригрозил Слава. — Тут встречать надо, а он «адьё».
— Я все-таки для порядка спрошу: «Парле ву франсе?»
— А если он — парле? Что ты дальше делать будешь?
— Я ему тогда вмажу по-кубински: «Патриа о муэрте! — Отечество или смерть!» Пусть видит, что мы не какие-нибудь отсталые, темные. Могу, если надо, и по-итальянски: «Бона сера!»
— Уйди ты отсюда, бона-балабона!
Не слишком восторженно отнеслись к сообщению Тараски и девочки. Они сидели на крылечке большой белой дачи. Кто вязал, кто читал, кто раскладывал коллекцию камешков, собранных на пляже.
— Девочки, — сказал Тараска вкрадчиво и многозначительно, — должен вас проинформировать. Только тихо, без визга, пожалуйста. — Он заранее зажал уши ладонями и только потом сообщил новость о предстоящем приезде принца.
Но никакого визга не последовало. Тарарама не получилось и тут. Тараска даже отнял ладони от ушей и с удивлением поглядел на девочек.
— Ври! — сказала самая рослая из них. Все звали ее Тонидой, хотя имя ее было Антонида.
Тоня Пашухина приехала из детского дома, расположенного неподалеку от волжского города Горького. Ее премировали поездкой в «Спартак» за очень хорошую общественную работу. Она придумала в детдоме и школе «пункт неотложной товарищеской помощи». Туда поступали немедленные сообщения о всяческих обидах, неприятностях и разных трудных делах, без которых, как известно, не обходится жизнь ребят. И комитет скорой помощи сейчас же брался за работу, чтобы не дать человека в обиду, чтобы поправить поскорей его дела. Стройненькая, точная и ловкая в каждом движении, строгобровая, с несколько медлительным взглядом из-под длинных ресниц, говорившая негромко и веско с упором поволжски на «о», Тонида сразу же завоевала авторитет среди лагерных девчонок. Они считали ее самой справедливой, но чуточку побаивались, так как она не любила девчачьих нежностей, и если кто из подружек с визгом бросался к ней на шею, после того как она показывала какой-нибудь трюк в море, сразу слышалось: «Отлипни. Не мусолься…» И Тонида сурово высвобождалась из объятий подруг.
Мальчишки предпочитали уважать Тониду издали, так как после первой же попытки подразнить ее почувствовали на себе крепость ее характера и кулаков. А она, на зависть всем, плавала как дельфин, лучше всех умела «печь блины» брошенным вскользь по поверхности моря камешком. А однажды на спор с мальчишками прыгнула в Лягушачьей бухте с высокой скалы прямо в воду под визг подруг и восхищенный свист палаточников. После этого у нее был, правда, не очень приятный разговор с начальником.
— Так у нас, дева прекрасная, не пойдет, — сказал ей тогда Михаил Борисович. — Если тебе своей жизни не жалко, то моей посочувствуй. Я за тебя в ответе. И у меня тут не альпинистский лагерь, и эти самые скалозубы, то бишь скалолазы тут мне ни к чему. Свернешь шею, разобьешься, что тогда?
— Ну и что с того? — отвечала ему на это Тонида. Она говорила низким грудным голосом, упрямо окая. — Ну и что
