к людям с такими улыбками народ обычно тянется, становится разговорчивым… Как известно, светлые улыбки всегда, во все времена были заразительными, поднимали у окружающего люда настроение.
Интересным человеком был Джангул.
– Правильно поступаешь, что не куришь, – сказал он, – но имей в виду, у вас в Союзе я слышал поговорку: «Кто не курит и не пьет, тот здоровенький помрет», – речь у Джангула была чистая, без «комкастостей» и смешных ударений, – пока он учился в Москве, сумел одолеть непростой язык, говорил почти без акцента.
– Это не про меня, – сказал Игорь, – я и курить умею и пить. Хотя вроде бы считается, что я и не курю, и не пью. Все зависит от ситуации.
– У нас один шофер проводит интересные эксперименты с сигаретами, точнее – с дымом, – сказал Джангул, помотал перед собой рукой, словно бы разгонял табачную струю, пущенную ему в лицо.
– Эксперименты с дымом? – вид Игоря Гужаева сделался недоуменным.
– У нас даже мысль появилась – отправить его в Москву учиться на фокусника… После учебы будет выступать в цирке. Вот он, кстати, идет. Сам. Лично. Будущий народный артист Демократической Республики Афганистан. А? Звучит? – Джангул не удержался и громко хлопнул одной ладонью о другую, подмигнул Игорю: знай, мол, наших!
По двору, вприпрыжку огибая машины, быстро, почти бегом двигался худенький невысокий паренек в узбекской тюбетейке, плоско нахлобученной на голову и выбивающимся из-под нее коротким чубчиком и седыми висками.
– О-о, дядя Джангул! – вскричал он издали, подпрыгнул радостно.
Игорь подумал: «Это же обычный пацан – веселый, раскованный, ему еще в пионерлагерь надо бегать, а он уже грузовики водит… Седой. Неужели он в состоянии справиться с большой, очень тяжелой машиной? У него же, наверное, ноги до педалей не достают…»
Джангул протянул пареньку пачку с сигаретами, которую держал в руках.
– Будешь?
Мальчишка ловко вытянул из пачки одну сигарету и, держа ее в сжиме указательного и среднего пальцев, неприметно, но очень ловко подбил ногтем большого пальца; сигарета, взвившись в воздух подобно маленькой ракете, в следующее мгновение оказалась в губах юного курильщика.
– Из тебя получится очень хороший фокусник, Хасан, – одобрительно произнес Джангул.
Хасан, не сомневаясь нисколько, согласно наклонил голову: так, мол, оно и будет. А может, из него получится что-нибудь большее, чем просто фокусник? Но что может быть больше «просто фокусника», которому в будущем присвоят звание народного?
Этого Хасан не знал. Он глубоко, как здоровый взрослый мужик, затянулся сигаретой, окутался клубом дыма, будто облаком, коротко дунул и от густого кудрявого взболтка в тот же миг ни одной веселой кудряшки не осталось – все растаяло. Похоже, Хасану подчинялись некие материи, которые не подчинялись обычным людям. Джангул зааплодировал.
Игорь тоже похлопал в ладони – он видел много разных фокусов, но такого, чтобы фокусничали с сигаретным дымом, еще не встречал.
А Хасан вновь самозабвенно затянулся плохонькой, хотя и душистой сигаретой – табачная начинка была хорошо просушена и пропитана соком какого-то дерева, скорее всего, вишневого. Открыл рот, выдохнул. С губ его должна была сорваться струя дыма, но дым не пошел, воздух как был, так и остался незамутненным, чистым, а вот из ушей неожиданно вымахнули негустые дымные струйки… Даже не струйки, а кудряшки.
Вот кудряшки сделались гуще, потом сгустились еще немного, но плотным дым не стал – этого не дал сделать редкостный организм Хасана.
«А ведь действительно фокусник, – невольно подумал Игорь, – причем не фальшивый, а настоящий, только один этот фокус “дым из ушей” может вызывать аплодисменты. “Бурные и продолжительные”, как писали раньше в газетах».
Свое показательное выступление Хасан закончил еще одним номером, хотя, может быть, и не таким замысловатым, как «дым из ушей».
Юный фокусник, несмотря на распространенное мнение, что за курение в таком возрасте бьют по губам, докурил сигарету до конца, до самых пальцев, затем замер, целясь в гипсовую урну, обвитую каменным виноградом, – явно урна была отпилена от какой-то светской скульптуры, пострадавшей от взрыва ракеты.
Целясь в урну, Хасан прижмурил один глаз, потом второй, затем сомкнул веки целиком, – он словно бы заснул, – и вслепую послал окурок в цель. Было до урны метров двенадцать, не меньше.
Окурок легко одолел это расстояние и опустился точно в середину урны. Это был чемпионский заброс, так мог выступать только победитель международных соревнований по точным плевкам или мастер спорта по игре с воздухом, Хасан был достоин высокого звания – и чемпионского, и мастерского.
– А повторить сможешь? – спросил Игорь.
Хасан вопросительно глянул на Джангула: такие штуки он мог проделывать только с разрешения старшего; старший поправил на голове волосы и повелительно кивнул – делай, мол, что просят… Вытащил из кармана пачку сигарет, но Хасан схватил его за руку:
– Не надо тратить сигареты, дядя Джангул, – еще пригодятся. У меня есть одна, выкуренная наполовину… Оставил на потом.
– Ну, давай свое «на потом», – согласился с ним Джангул.
Поблагодарив старшего поклоном, Хасан достал из кармана спички, в коробке вместе со спичками лежал и окурок, стремительным, едва приметным движением вытянул окурок, сдул с него пепловую налипь, сунул в губы. Почмокал, проверяя окурок на «профпригодность»… Чиркнул спичкой.
Пустил пару клубов дыма, затем перехватил окурок пальцами и неожиданно по-танцорски лихо развернулся на одной ноге, затем сделал еще пару пируэтов и, оказавшись к цели спиной, с силой запулил горящий окурок в урну.
Попал точно в центр – уложил окурок в цель, будто баскетболист мяч в веревочную сетку. Игорь захлопал в ладони.
– Хасан, ты отличный снайпер, – сказал он юному водителю. – Верю – ты станешь превосходным циркачом, а если захочешь, то и толковым актером. – Игорь снова поаплодировал умельцу.
Ему важно было знать, кто работает в Афсовтрансе, кто отправится с ним в незнакомый пакистанский город в разведку, не сдадут ли эти люди его, хотя вряд ли кто из них знает (кроме Джангула, естественно) и наверняка никогда не узнает, что он шурави – советский солдат.
Гужаев очень сносно владел таджикским языком, – говорил, как чистокровный таджик, родившийся где-нибудь в Нуреке либо на берегах бурного Вахша, и похож был на таджика, так что и по этой части он был неплохо прикрыт.
Таджиков в воюющем Афганистане жило много, как говорили Гужаеву еще в Москве, они составляли едва ли не половину населения; язык таджики знали и любили лишь свой родной, таджикский. По-иному, фарси или дари.
Вторая половина населения Афганистана говорила по-пуштунски. Язык пушту трудный. Голову можно сломать и копыта, прежде чем изучишь его хотя бы приблизительно, процентов на тридцать – тридцать пять.
Язык пушту Игорь тоже немного знал, – но очень немного. Как был знаком и с Кораном – главной книгой мусульман. Иногда хватало лишь одной суры, прочитанной с пафосом, чтобы от какого-нибудь несчастного окруженца, которому грозил мучительный плен, отцепилась целая свора душманов.
Впрочем, раз на раз не приходилось, иногда
