как бешеный:
– Этого не было! Вчера этого на тебе не было!
– Чего? – удивилась она.
– Того, – кивнул он на нее. – А я думаю, что за пятно у тебя под грудью. Да ты же вся этим покрыта… – Его глаза ошарашенно разглядывали ее. – Вся!..
Она сбросила ноги с постели и тотчас оказалась у вмонтированного в платяной шкаф зеркала. Оно было в человеческий рост. И сама задохнулась от неожиданности. И от ужаса. И от дикого восторга. И вновь от ужаса…
– Откуда это?! – вопросил он.
Все ее тело было покрыто искуснейшими татуировками. Только плечи и грудь остались нетронутыми – белыми, но под грудью расцветала роза с шипами, красноречиво говорящая о страдании. Вокруг пупка по линии живота разместилась змея. Ее голова уходила к лобку. Она повернулась влево, вправо. Спиной к зеркалу, повернув, как могла, голову назад. По ее спине и бедрам расходились паутины, расползались змеи, на спине разместился огромный спрут. На одном бедре – кобра, на другом – тарантул. И головы богов. Истуканов. И все это причудливо оживало, когда она двигалась. Ни один рисунок не был сделан просто так. Все имело смысл, все находилось в движении. А еще были какие-то хитрые надписи на непонятном языке. Все ее тело ожило и зажило по-новому. И вновь она встала перед зеркалом – вся, открытая, лицом к своему безумному отражению. Восставшей, воскресшей. Родившейся заново. Она вернулась из ночного путешествия с телом, испещренным, изрисованным, покрытым удивительными тату – это были знаки разных божеств, тотемов, которые когда-либо заведовали жизнью и смертью, и вечной жизнью в том числе. Память возвращалась – это и была работа Кудлатого! Теперь она вспомнила, как он, распластав ее на ложе, беспощадно царапал своими когтями. И ей было больно, очень больно! А потом зеленая маслянистая мазь убрала и боль, и кровоподтеки. Будто ничего и не было. Остался только четкий рисунок. Фантастическая картина. Сгусток информации, которая блуждала тысячелетиями и теперь нашла отражение на ее теле. Но эта боль и эти рисунки были необходимой платой за будущие знания.
– За ночь такого случиться не могло, – вымолвил молодой человек. – Где ты была? И что с твоими глазами? Они… они…
– Что они?
– Святятся изнутри, – прошептал он.
– Как у кошки? – улыбнулась она, подходя к нему.
– Да.
– Когда-то меня звали дикой кошкой. Очень давно. Не бойся, Жека. Иди сюда. Иди…
Она сама подошла к нему
– Ты не должен был увидеть этого, милый. – Она положила руки ему на плечи, подтянула их к его сильной шее, приложила его голову к своему животу. – Не должен был. Я сама виновата. Желание охватило меня. – Она подняла его голову и заглянула в его глаза. – Но какая теперь разница, правда? У меня еще будет немало ошибок, я в этом уверена, милый…
…Юноша лежал на краю кровати поломанным, неловким. Глаза его были пусты. А она все еще стояла у зеркала и смотрела на себя. Да, мальчишка был прав, глаза ее тоже изменились – они действительно горели золотистым огнем, изнутри, как у кошек ночью.
– Кажется, только теперь я стала истинной собой, – усмехнулась она. – Теперь я заезжу весь мир. Заклюю, изнасилую. Порву на части. И где я захочу, там будут расти цветы, а где решу иначе – там будет лежать пепел.
И вдруг все ушло, кануло, провалилось. Исчезло. Сердце вспомнило иное. Что было ей дорого. И только одно имя вспыхнуло в ее памяти. И она горячо произнесла:
– Крымов!.. Андрей Крымов!.. Андрюша…
Часть 2
Дикая кошка
Глава 1
Беспощадные шипы
1
Юноша сидел на лавке под липами и слушал фокстрот – тот вырывался из открытого окна дома напротив, там играл патефон. Слышался смех. Ярко горел свет. Там гуляли. А тут в темной траве вовсю трещали сверчки. Влажная летняя ночь в городском парке убаюкивала. Но других людей – не его. Они были счастливы – не он. Кому что выпадает. Рядом что-то колко зашуршало по асфальту. Мимо проехал безногий инвалид на деревянной тележке. На таких, только с ручкой, поклажу возят на вокзале или картошку. И живые обрубки катаются. Инвалид отталкивался, как лыжник – палками, двумя колотушками. Грустное зрелище. Как пелось в старинной песне: «Из страны печали до страны невзгод». Таких сейчас много ездило по городу. Война закончилась больше десяти лет назад, но вот она – память, тысячи безногих и безруких калек, рассыпанных по городам Советского Союза.
Калека остановил свою тележку напротив его скамейки.
– Че горюешь, пацан? Ночь-то какая – живи и радуйся.
– Да ничего, – смутился он. – Просто сижу.
– Подруга бросила, что ли?
– Нет у меня подруги.
– А вот это напрасно, пацан. Руки есть, ноги есть, значит, и подруга должна быть. У меня вон только руки остались – и я не плачу. А повидал я и таких по госпиталям, у кого только культи изо всех мест торчат. Вот им горько. Закурить-то есть?
– Не курю.
– Тоже правильно. Хоть и жалко. Я бы от папироски не отказался. Ладно, пацан. Покедова.
– Всего доброго, – отозвался он.
И вновь тихонько зашуршали по асфальту колесики деревянной тележки. Говорили, из Москвы их вывезли, чтобы не мозолили глаза, не пугали уродством, не напоминали о пяти страшных годах, а вот в провинциальных городах оставили – пусть доживают. Калека уезжал все дальше по аллее, под бледными фонарями, а ему, мальчишке, хотелось плакать. Но не от сострадания инвалиду – свои были на то причины.
Рядом послышался звонкий раскованный смех. Он хорошо знал его: смеялась Лилит. Его единокровная по матери старшая сестра. Он оглянулся: да, она была с очередным парнем. Длинноногая, с золотисто-рыжими волосами – даже теперь, ночью, ее роскошные волосы рдяно золотились в свете фонарей. Юбка-колокол, блузка, туфли на каблуках. Нехватки в одежде у нее не было. Все доставалось от матери – известной драматической актрисы. Звуки фокстрота долетели и до них. Кавалер прихватил ее за руку, высоко поднял, и она провернулась на носочках, да так круто и весело, что юбка раздулась и оголила ее колени и выше. Фокстрот сменило танго. Он поглядывал на них через плечо. Потом они долго целовались. И вновь смеялись. Наконец, поцелуй на прощание, она помахала кавалеру ручкой, и тот направился по аллее к другому концу парка, где тоже были ворота. А она весело двинулась в его сторону.
Ему было пятнадцать, ей – семнадцать. В таком возрасте братья для сестер почти что домашние кролики, не более
