— Вот дура! Бывают же такие!
Но, оказываются, бывают.
В больнице
Майя очнулась от глубокого сна уже поздно ночью. Сначала она долго не могла понять, где находится, почему на груди тугая повязка, почему болит голова. Возле ее кровати в глубоком мягком кресле дремала незнакомая русоволосая девушка. Лицо у девушки было простенькое, некрасивое, нос длинноват, губы тонкие, подбородок с глубокой ямочкой.
— Эй! — негромко окликнула ее Майя.
— Да? Что? — вздрогнула девушка и открыла глаза.
— Ты кто?
— Я? Я Настя. Племянница Нелли Робертовны.
— А кто такая Нелли Робертовна?
Девушка, назвавшаяся Настей, взглянула на Майю с откровенным интересом.
— А у тебя что, амнезия? Как в кино, да? Смешно!
— Амнезия? Нет, не думаю. Но я не помню никакой Нелли Робертовны.
— Надо же! Конечно, не помнишь, потому что вы никогда не виделись. Это жена, то есть, бывшая жена, то есть, теперь вдова… Тьфу ты! Запуталась совсем! В нашей семье все так сложно! Ну, в общем, тетя Нелли была замужем за твоим отцом.
— За моим…
И тут Майя вспомнила все, а главное, вспомнила весь ужас своего положения. У нее украли все деньги и все документы, а чтобы находиться здесь, в московской больнице, в отдельной палате, средства нужны немалые. Не из благотворительности же ее, подобрав на улице, привезли сюда и создали такие условия! Сколько людей страдает от несчастных случаев, но повезло почему-то именно ей, Майе! Вон здесь как красиво! Не то что в их городской больнице, где Майе два года назад удаляли аппендицит. Там был единственный на все три этажа телевизор в холле и тот черно-белый. А здесь, в ее палате, хороший цветной. И мебель хорошая, дома у них такой нет.
Дома… Как теперь показаться матери на глаза? Она вздохнет тяжело и скажет: «Эх ты, Маруся, сиди уж ты отныне дома!» И все. Больше никогда никуда не пустит. На следующий год придется поступать в областной педагогический институт, и прощай Москва, прощай мечта. А экзамены в театральное училище? В таком состоянии никакие экзамены она сдавать не может. Господи, скоро же прослушивание начинается!
Что же делать? Мама в деревне с братьями, отец работает. Сдернуть их всех с места неожиданной телеграммой? Заставить залезть в долги, собирать по родне деньги? Но у кого сейчас они есть? Зарплату по полгода не платят, люди живут своим огородом да подсобным хозяйством. Вот и мама все лето с двумя братьями не от хорошей жизни в деревне проводит, хотя и работает в школе завучем. Денег катастрофически не хватает, отцу зарплату не выдают уже несколько месяцев, да поговаривают, что завод скоро окончательно закроют. Где взять деньги, если последнее отдали ей, Майе? Какая же она глупая! Только о себе, да о себе! Вместо того, чтобы помочь родителям, приехала сюда и повела себя, как самая настоящая растяпа! Эгоистка, бестолочь, дуреха… Слов таких нет, чтобы ее как следует отругать!
Интересно, а как вообще здесь оказалась? Кто за все заплатил? И, помедлив, Майя сказала незнакомой девушке Насте:
— Да, у меня что-то с памятью. Кажется. Насчет отца и этой… Нелли Робертовны?
— Врача позвать? Да?
— Нет, не надо, Настя.
— Ну, вот и познакомились. По крайней мере, ты запомнила, как меня зовут. Я Настя, а ты Маруся.
— Маруся?
— Тебя что, мама по-другому как-то звала? Да? Может, Машей? А в письмах почему-то все время писала: «Мы с Марусей», «Я да Маруся»… Тетя Нелли говорила. Она все эти годы знала, что у ее мужа, художника Эдуарда Листова где-то далеко есть дочь.
Ах, вот оно что! Как же сразу не сообразила! Ну, конечно же! Сумочка Маруси, черная сумочка на длинном ремешке… Ее, Майю, приняли за дочку Эдуарда Листова! Сказать правду? Или соврать, что она Маруся? Нет, лучше переждать некоторое время. Что ж она такая нерешительная! Лучше вообще ничего не говорить. Не готова она еще показаться маме на глаза. Что-то случилось с памятью, и все тут. Кое-что она помнит, а кое-что забыла. Голова-то и в самом деле болит.
— … Тебя случайно сбила машина, в которой ехала тетя Нелли. Вернее, за рулем был Миша, наш шофер. Вообще-то он очень хороший человек, ты не думай…
Значит, ее сбила машина, в которой ехала эта Нелли Роберовна. Тем более, не стоит спешить. Мама ни у кого не будет требовать денег, она гордая, а кажется, если кто-то сбил человека, он должен заплатить компенсацию. Чтобы на лечение хватило. Так почему не воспользоваться? Ведь если узнают, что никакая она не Маруся Кирсанова, а Майя Николаева, тут же перестанут платить врачам. И никакой тебе отдельной палаты, никаких дорогих лекарств. А на ноги надо стать как можно скорее. И Майя сказала Насте:
— И в самом деле, что-то у меня с головой. Значит, меня сбила машина?
— Я все-таки врача позову, — тут же решительно поднялась из кресла Настя. И уже идя к дверям, произнесла:
— Надо же! Не помнит, кто такая Нелли Робертовна! Может, это и кстати?
После укола Майя вновь задремала. Уже под утро, очнувшись на несколько минут, заметила, что Настя в палате не одна, что она крепко спит в кресле, укрывшись пледом, а рядом какая-то женщина средних лет. Ничего не делает, стоит, смотрит. Почему же у нее такое лицо? Удивленное? Испуганное? Злое? И что она собирается сделать с ней, с Майей?
Ой, как страшно! Крикнуть что ли, позвать кого-нибудь? Майя зажмурилась крепко-крепко, а когда вновь открыла глаза, женщина исчезла. Может быть ей просто показалось.
За окном уже светло, ведь ночи в июне короткие. Но, должно быть, еще очень рано. Спать, как же хочется спать…
…Настя ушла в десять часов утра, а в Майиной палате появилась пожилая дама в костюме, ярком и слишком оригинальном. Дама красила волосы в серебристо-голубоватый цвет и закручивала их на макушке в тугой пучок. Назвать ее бабушкой или старушкой как-то язык не поворачивался, хотя на вид ей было лет семьдесят, возраст выдавали обильные морщины на лице, дряблая шея и жилистые, иссушенные руки. На пальцах множество колец, некоторые чересчур массивные, белого металла, с тяжелыми, разноцветными камнями. В ушах у дамы, сильно оттягивая дряблые мочки, висели огромные серьги белого же металла с вставками из янтаря.
— Меня зовут Олимпиада Серафимовна, — качнув серьгами, тяжело вздохнула дама и уселась в кресло. — Ну-с, а ты та самая Маруся? М-да… Очень, очень похожа на покойного Эдика. Даже больше, чем мой сын Георгий. Он в меня, в нашу породу.
— А вы ему кто? — не удержалась Майя. — Эдуарду Листову?
— Я? Жена.
— А как же Нелли Робертовна?
— Видишь ли, я первая жена. Но я всегда была не просто жена, как эта курица Нелли, а женщина с положением в определенных кругах. До сих пор подрабатываю художником-декоратором, приглашают, знаешь ли. Чуть что — звонок: «Ах, уважаемая Олимпиада Серафимовна, посоветуйте, как нам быть, ведь у вас такой отменный вкус!» И Олимпиада Серафимовна летит сломя голову, летит, потому что отказать никому не может… В театре мы с Эдиком и познакомились. Он тогда был молодой, подающий надежды художник, да и я в молодости была замечательно хороша. Так-то, детка.
