к «серьезному» реальному. Однако все требования подлинной Науки заканчиваются основанием «церкви», поскольку церкви главным образом учреждаются на иллюзии достижения – без осквернения и отклонения – подлинного Знания.
Я могу отрицать сведение лаканизма до уровня логики институтов и ортодоксии, но я признаю, что Лакан стал одним из самых важных психоаналитических мыслителей после Фрейда благодаря тому особому вызову, который он бросил: в отличие от большинство пост-фрейдистов, путающих субъект с собственными объектами и представлениями, Лакан стремился построить описание субъекта как субъекта, по ту сторону объектов, фантазий и репрезентаций, конституирующих его мир. Благодаря этому вызову его и стоит читать.
Математика и психоанализ: «Любовная связь»
Математик непременно будет шокирован моими рассуждениями относительно математики, так как его всегда учили избегать подобного рода идей и сомнений. Он научился рассматривать их как что-то несущественное и, если провести аналогию с психоанализом (этот абзац напомнит вам Фрейда), его отвращение в этом случае инфантильно по своей природе.
Иначе говоря, это как раз и есть те моменты, которые ребенок, изучая арифметику или другие точные науки, находит непонятными, это как раз и есть те вопросы, которые образование подавляет, не отвечая на них. Если у вас возникнут подобного рода вопросы, я скажу вам, что делать: вы абсолютно правы, задавайте их, требуйте объяснения!
Людвиг Витгенштейн, «Философская грамматика»1
Математика и психология – две области знания, более всего интересовавшие позднего Витгенштейна, и как философа, и как человека. Он полагал, в частности, что его философское идеи могут оказать положительное влияние на развитие этих двух дисциплин. Психологию он понимал в широком смысле слова, подразумевая скорее психоанализ, с которым у него были амбивалентные и при этом страстные отношения2.
Его увлечение этими двумя столь разными областями знания на первый взгляд выглядит удивительным. И хотя кажется, что Психоанализ и Математика совершенно разнородны, иногда они все же встречаются. Встречи эти могут быть короткими или долгими, но всегда страстными – взаимно заинтересованными, морганатическими3. Подобный интерес Витгенштейна, сосредоточенный на этих двух дисциплинах, обнаруживает их тайную гомологию. Их избирательное сродство, ведущее к взаимосвязи, несмотря на значительные «родовые» отличия, проистекает из того факта, что они представляют серьезные, неразрешенные семейные проблемы с реальным.
I
Что же понимаем мы, с философской точки зрения, под психоанализом? Грубо говоря, две основные философские концепции определяют объяснение психоаналитиками их интерпретационной профессии.
Первая – уже не столь популярная сегодня концепция – рассматривает психоаналитическую деятельность в качестве деятельности научной, сродни экспериментальной психологии и когнитивной науке. Эта концепция, однако, признает, что фрейдовский клинический метод отличается от метода экспериментального, господствовавшего в науке со времен Галилея и нацеленного на то, чтобы сформулировать универсальные законы на гипотетической основе, согласно парадигме Юма-Гемпеля. Но отличие между клиническим и экспериментальным методами состоит исключительно в тактике, так как оба они принадлежат единой стратегии, а именно стратегии объективного знания. Психоанализ, согласно этой концепции, должен ясно формулировать свои теории, подобно царице наук – физике. Такая интерпретация психоанализа обычно приписывает ему специфический предмет исследования – человеческие эмоции, чувства, – то, что Паскаль называл «сердечными доводами». Психоанализ должен быть объективной наукой, изучающей эмоциональную жизнь человека (и ее субъективность обусловлена эмоциями). Такой подход противоречит идее Поппера, согласно которой психоаналитическая теория неопровержима и нефальсифицируема. Научная теория построена на повторяющихся попытках ее фальсифицировать, что, конечно же, не имеет отношения к психоанализу.
Вторая концепция рассматривает психоанализ не как прикладную науку, а как конструкцию. Его можно сравнить не с физикой, а, скорее, с математикой, по крайней мере, в понимании Витгенштейна, т. е. как «лингвистическую игру», которая не открывает что-либо в реальности, а скорее «конструирует» определенное «пространство», отличное от эмпирической реальности. Согласно этой концепции разница между так называемым клиническим (который я бы, скорее, назвал диалектическим) методом психоанализа, основанном на сложных взаимоотношениях двух людей, называемых переносом, и методом, используемым в физике, определяет разницу между природой предмета психоанализа и физики. Предмет психоанализа, таким образом, конституционально отличен от предмета экспериментальной, бихевиоральной или когнитивной психологии. Более того, предмет психоанализа так же проблематичен, как и предмет математики.
В этом смысле, даже если правдой было бы то, что психоаналитик интересуется эмоциями, то те эмоции, которые он вызывает, – омонимичны эмоциям, изучаемым, например, бихевиоральным психологом. Эмоции, с которыми работает аналитик, являются не особым предметом его познания, а в лучшем случае – материалом, который он интерпретирует, материалом, посредством которого он интерпретирует.
Согласно такому непозитивистскому подходу к психоанализу, аналитик скорее интерпретирует, чем объясняет, как это принято в науках. Аналитик придает повествовательную форму событиям и фантазиям, сообщаемым пациентом; он не называет причины, предлагая еще и путь их верификации (или фальсификации). Фрейд неслучайно назвал свою книгу Traumdeutung, а не Traumwissenschaftd Параллельное влияние герменевтики и «витгенштейнианства» сказывается на том, как аналитики понимают свою деятельность.
Мне кажется, что Витгенштейн критиковал психологов по тем же причинам, что и математиков. В «Философских исследованиях» он говорит, что психология бесплодна из-за своей концептуальной путаницы. Однако Кенни5 считает, что Витгенштейн в основном говорил об экспериментальных психологах, которые отталкиваются от мифологического видения природы психических процессов, взятого из обыденного языка, от видения, которое они безоговорочно принимают за экспериментальную основу своего исследования.
С другой стороны, Витгенштейн подверг суровой критике за мифологизм понимания математики своих учителей, Фреге и Рассела. Он критикует их платонизм, идею, согласно которой математика является объективной наукой.
Для «платоников», числа и их взаимоотношения – реальные объекты, несмотря на то, что объекты эти не чувственные, а умопостигаемые. Нет никакой разницы в природе (а лишь в объекте и методе) математики и зоологии: первая формулирует описания и теории относительно чисел, вторая – относительно животных. Витгенштейн же, изучавший инженерное искусство, напротив, разработал конструктивистскую концепцию математики, которую иногда ошибочно называют конвенционалистской. Согласно этой концепции, числа являются не чем-то sui generis, а конструкциями, своего рода результатами применения правил и процедур, придуманных и установленных людьми. Математик не открывает законы математики, но и не изобретает их в угоду своему капризу. Он «играет» согласно определенным правилам, которые конструирует. Нерушимые правила математики – не что иное, как принятые последствия человеческой свободы конструирования.
Для Витгенштейна применение вычислений означает, что «исчисление применяется так, чтобы образовывать грамматику языка»,6 подобно тому, как устанавливаются правила в игре. Следовательно, «математика – это всегда машина, исчисление. Исчисление же ничего не описывает.»7 Вычисление – это игра, которая следует определенным правилам; его контуры – это позиции в игре. Таким образом, нет необходимости в логическом
