заявили, что ни при каких условиях не будут принимать участие в моём расследовании.
За охотой на «фалунского поджигателя» в 1975–1976 годах наблюдал и Губб-Ян Стигсон, который написал немало статей об этих пожарах. Когда ясным январским днём 2008 года я вошёл в его кабинет в «Дала-Демократен», то и подумать не мог о каком-то Томасе Квике.
Губб-Ян Стигсон сидел за письменным столом, заваленным пожелтевшими от времени бумагами, положив на него ноги в деревянных башмаках и держа руки на затылке. Он не стал вставать, чтобы встретить меня, а лишь кивком дал понять, куда я могу присесть.
Мне бросилась в глаза выцветшая грамота без рамки, которая болталась на одной скрепке прямо у Стигсона над головой:
«Главной награды Клуба публицистов 1995 года удостоен Губб-Ян Стигсон. За активную и усердную работу криминальным репортёром на протяжении более чем 20 лет».
Когда мы обсудили «фалунского поджигателя», Стигсон прищурил свои карие глаза и уставился на меня.
— А не стоит ли нам поработать вместе и избавиться от сплетников, которые утверждают, будто Томас Квик невиновен? — предложил он на своём далекарлийском [18]диалекте. — Они просто не знают, о чём говорят!
Я не удивился. Стигсон считался лучшим среди журналистов знатоком Томаса Квика, и даже сейчас он гнул свою линию, хотя прошло уже десять лет с тех пор, как из-за пациента Сэтерской клиники разгорелась настоящая война.
Аргументы Стигсона были мне знакомы: он уже несколько лет предлагал вместе поработать над делом Томаса Квика, который, по его мнению, был виновен во всех восьми убийствах. Мне это казалось странным: подтвердить уже вынесенные приговоры — и в чём тут журналистский подвиг? Были, конечно, и скептики, считавшие Квика невиновным, но ведь это никак не влияло на суть дела.
По случайному стечению обстоятельств буквально за неделю до этого я обсуждал дело Квика с ярым противником Стигсона — Лейфом Г. В. Перссоном.
— Томас Квик — лишь жалкий педофил, — сказал мне Перссон. — Вынося приговоры этому придурку, полицейские, прокурор и психотерапевты всего лишь помогли скрыть настоящих убийц. Это невероятно печальная история. Величайший позор для нашей правовой системы. Нельзя забывать, что, кроме признаний самого Квика, у них не было ничего.
— Но ведь нельзя отрицать, что Квик и впрямь знал довольно много подробностей о жертвах, местах преступлений и ранениях? — не сдавался я. — Как такое возможно?
Перссон почесал бородку и пробормотал в своей неподражаемой манере:
— Чушь какая-то! Пул Квика, следователи и прокурор распускают какие-то непонятные криминалистические сплетни да придумывают чудные легенды. В начале-то Квик особо ничего и не знал.
Под «пулом Квика» Перссон подразумевал прежде всего Губба-Яна Стигсона, поскольку все остальные «знатоки и фанаты Квика» давным-давно бросили о нём писать. Пожалуй, ничего не могло задеть Стигсона больше, чем манера профессора в области работы полиции издевательски рассуждать о преступном прошлом Томаса Квика. Взять хотя бы вот эти строки Перссона:
«Полиции он был известен задолго до того, как стал “серийным убийцей Томасом Квиком”. Он не раз попадал в участок по разным незначительным поводам — причём нередко провинности и деяния его были столь нелепы, что невозможно представить себе что-нибудь глупее».
Каждое такое высказывание навсегда оставалось в памяти Стигсона. Для строптивого и гордого далекарлийца Перссон был словно красная тряпка для быка.
— Незначительными и нелепыми провинностями Лейф Г. В. Перссон называет неоднократные преступления сексуального характера в отношении детей и попытки убить их.
Во время разговоров о Квике голос Стигсона становился ещё более высоким. Он даже перешёл на фальцет, когда в очередной раз начал свою заученную тираду:
— Диагноз «педофилия с сопутствующим садизмом» был поставлен Томасу Квику очень давно. Его признали «не просто опасным: в ряде случаев он представлял чрезвычайную опасность для жизни и здоровья окружающих». Это ведь писали ещё в 1970 году! А в 1974‐м в Уппсале он ударил ножом мужчину, да так сильно, что тот лишь чудом смог выжить. И это Г. В. называет «нелепыми провинностями»! Вы понимаете, насколько лживы все эти люди?
Губб-Ян Стигсон вообще любит цитировать заключения судмедэкспертов и судебные приговоры. Его сила как раз и состоит в знании мелких деталей: это позволяет ему с лёгкостью атаковать противников, указывая на фактические ошибки в их изречениях и статьях.
Не меньше Лейфа Г. В. Перссона Стигсон ненавидел писателя и журналиста Яна Гийу. Он помахал несколькими листами формата А4: это были полемические статьи, которые не приняли государственные издания.
— В книге Яна Гийу «Адвокат ведьм» в главе о Томасе Квике я насчитал сорок три ошибки! Несколько лет я пытался вызвать его на своего рода открытую словесную дуэль. Но у него не хватает духа! А газеты отказываются принимать мои статьи, — заключил он.
Покинув кабинет Стигсона и оказавшись на неприветливых и ужасно холодных улицах Фалуна, я чувствовал некоторое облегчение. Настало время спокойно заняться репортажем о «фалунском поджигателе» — правда, теперь это происшествие всё больше начинало походить на историю о феномене ложных признаний.
С какой стати человеку, не совершавшему преступления, признаваться в нём? Это кажется какой-то дикостью, и большинство людей, по-видимому, убеждены, что сами они никогда в жизни так не поступят. В Фалуне девять подростков признались в массовых поджогах, а спустя какое-то время принялись отрицать свою вину. И сперва мне было сложно поверить в то, что они не имеют ко всему этому отношения.
А потом я стал изучать исследования, посвящённые ложным признаниям. И вдруг понял: такое происходит довольно часто. Явление это появилось вовсе не в наше время. Когда в 1932 году похитили первенца Чарльза Линдберга — первого человека, в одиночку совершившего полёт через Атлантический океан, — около двухсот человек заявили о своей причастности к этому преступлению. Примерно столько же признались в убийстве шведского премьер-министра Улофа Пальме.
По сведениям американской организации «Проект “Невиновность”», которая с момента основания в 1992 году при помощи анализов ДНК смогла добиться оправдательного приговора для 282 осуждённых, около четверти из всех, кому была оказана помощь, во время следствия признали себя полностью либо частично виновными. Отказ от своих слов в зале суда фактически игнорировался.
Среди подобных людей большая часть — это дети, подростки, люди с задержкой развития, психически нездоровые и злоупотребляющие алкоголем или наркотиками. Когда их позже спрашивали, почему они признали вину, чаще всего звучал ответ: «Мне просто хотелось скорее оказаться дома».
Изучая эту тему, я пришёл к выводу, что крупнейшие судебные скандалы нашего времени нередко связаны именно с ложными признаниями. Яркие примеры тому — «Бирмингемская шестёрка» и «Гилфордская четвёрка» в Англии. Швеция оставалась одним из немногих
