квартира в их полном распоряжении.
— Ах, мы тоже с Лидушкой не задержимся надолго, — сообщил он с явным сожалением. — Я обязан быть в Петербурге до конца августа.
— Ты берешь Лидию с собой?
— Да, а как иначе? — удивился он. — Погуляла, повеселилась — и домой пора.
"Погуляла", "повеселилась" прозвучало с намеком. Но мадам Нессельроде, отвернувшись, снова промолчала.
Муж с дороги принял ванну, настроение его улучшилось, вышел в спальню румяный, с мокрой шевелюрой, явно расположенный к близости, но жена намеренно хлопотала у стола, распоряжаясь Груней и как будто не понимала его намерений. Из соседнего ресторана принесли паштеты, пироги с мясом, жареную утку. Дмитрий открыл бутылку шампанского. Выпили за встречу и семейное благополучие в будущем. Маша провозгласила тост за здоровье Карла Васильевича и маленького Толли. Наконец супруги уединились. Он попробовал расстегнуть на ней платье, но она ловко увернулась:
— Ах, пожалуйста, Митя, не теперь.
Дмитрий удивился:
— А когда?
— Позже. Этой ночью.
— Отчего не теперь? Ты меня не хочешь?
— Голова что-то кружится. Может, от вина. Или перегрелась на солнце.
— Не лукавь, однако. Или я поверю тем нелепым слухам, что гуляют о тебе в Петербурге.
Лидия ответила сдержанно:
— Верить слухам дурно.
— Вот и я стараюсь не верить. Ты должна развеять мои сомнения.
— Позже. Ночью.
Он схватил ее за руку и приблизил лицо к лицу. С ненавистью спросил:
— В темноте? Чтоб меня не видеть? Чтоб тебе казалось, что с тобою не я, а тот?
Вырвавшись, женщина вскричала:
— Глупости какие! Как ты смеешь думать?! — И выбежала из спальни.
Нессельроде-младший медленно опустился в кресло и, прикрыв глаза, тихо произнес:
— Вот и объяснились… Ну и наплевать. Все равно поедешь со мною в Петербург.
Но в Венсенский лес отправились. Пара Нарышкиных прихватила дочку — пятилетнюю Ольгу, больше похожую на мать: тоже с рыжеватыми тонкими волосами и огромными изумрудными глазами; тоже бледную и какую-то худосочную; говорила кроха и по-русски, и по-французски одинаково чисто.
— Дядя Митя, а вы видели Бабайку? — спрашивала она.
— Нет. А кто такая Бабайка?
— C’est une mégère[14], что приходит за непослушными девочками. Я ее боюсь.
— Разве ты непослушная?
— Иногда бывает.
— Слушайся родителей, и Бабайка к тебе не придет.
— Иногда не получается слушаться. Если родители просят невозможного.
— Например?
— Пить кипяченое молоко с пенками. А оно такое противное!
Разбрелись по лесу по отдельности, каждый своей семьей. Алекс и Надин отыскали скамеечку и присели, глядя, как малышка собирает камешки на берегу озера Сен-Мандэ. Муж сказал:
— Как она сильно выросла! Рассуждает забавно. Просто чудо.
— Дети — это чудо, — согласилась жена.
— А Луиза на тебя не похожа, — неожиданно ввернул он.
У нее дернулась верхняя губа:
— Да, не в мать, не в отца, а в заезжего молодца…
Алекс ей ответил невозмутимо:
— Ну и пусть в молодца. Ты не думай, я не ревную. Год назад ревновал, отрицать не стану, но теперь, когда ты одна и когда все осталось в прошлом, я простил и забыл.
— И готов записать ее Нарышкиной? — посмотрела на него саркастически.
Тот, замявшись, слегка покашлял.
— Если хочешь, не возражал бы.
— Не хочу.
Женщина разгладила платье у себя на колене.
Он сказал:
— Главное, я согласен относиться к ней по-отечески и воспитывать наравне с Ольгой.
Прибалтийка произнесла с неприязнью:
— Ты, по-моему, так ничего и не понял. И приехал сюда с радужными надеждами. А надежды на Надежду у тебя нет.
Он опять покашлял:
— То есть ты считаешь?..
— То есть я считаю, что возврат мой к тебе абсолютно исключен.
— Даже ради девочек?
— Дети ни при чем. С Ольгой можешь видеться, проводить с ней время, я не против. Но совместное проживание для меня невозможно.
Алекс вытянул губы трубочкой, словно бы хотел посвистеть, но не свистнул, а чмокнул, проговорив:
— Я развода тебе не дам.
— Я и не прошу. Замуж за другого не собираюсь.
— Деньги получать будешь исключительно на ребенка.
— Не пугай. У меня небедная мать и поможет мне жить достойно.
— На Луизу вообще не пришлю ни копейки.
— А Луиза тебя никак не касается.
Оба сидели злые, взвинченные. Подбежала девочка:
— А давайте на лодке покатаемся, как вон те мадам и мсье?
Мать не разрешила:
— Не чуди, пожалуйста, на воде уже холодно, ты недавно кашляла.
— Ничего и не холодно, мама. Правда, правда. Ведь не холодно, папа?
Алекс встрепенулся:
— Совершенно не холодно. Я хочу тоже прокатиться. — Протянул дочке руку. — Ну, пошли?
— Я вам запрещаю! — вознегодовала Надин.
— Я ее отец. И имею право.
— Он имеет право! Потому что отец! — прыгала веселая Ольга. — О, papa, je t’aime beaucoup![15]
Глядя на них, удаляющихся, женщина не выдержала и расплакалась — горько, беззвучно, лишь с тяжелыми вздохами. На ее душе было так тоскливо, что сказать нельзя. Почему судьба столь жестока к ней? Муж — болван и пьяница, экс-любовник — хам и, возможно, убийца, а она с их детьми вынуждена бежать из России, жить во Франции на съемной квартире без каких бы то ни было перспектив в жизни. Развестись, снова выйти замуж? Только за кого? Есть один человек, за которого бы она пошла, — Александр Дюма-младший. Но его увела Лидия… Словом, все ужасно, безысходно. В голове полный ералаш. Как бы не сойти с ума от переживаний!..
Мимо проплыли в лодке Алекс и Ольга. Оба беззаботные и счастливые. Он сидел на веслах, а она на корме, у руля. Помахали рукой Надин. Дочка крикнула:
— Je t’aime, mama![16]
И Надин помахала им в ответ, улыбнулась, кивая. И никто не заметил ее непросохших слез.
В это время Лидия и Дмитрий приютились в беседке, оказавшейся на другом берегу Сен-Мандэ, и вначале говорили о пустяках, глядя на катающихся по озеру.
— Вон смотри: Алекс и Ольга, — показала пальчиком в перчатке мадам Нессельроде.
— Хочешь тоже? Я возьму лодку.
— Ни малейшего желания. Мне и здесь-то зябко.
— Так давай накину тебе на плечи сюртук, — стал расстегивать пуговицы. Но жена остановила:
— Ах, не надо, не надо. Успокойся, сядь. Надо поговорить серьезно.
Застегнувшись, он как будто бы застегнул душу, стал официален и сух:
— Слушаю тебя.
— Я хочу сказать… — Лидия с трудом подбирала слова. — Слухи о моем легкомыслии… те, которые ты упоминал… в общем, небеспочвенны…
Он сидел, бесстрастный, и смотрел на озеро.
— Да, увы, — продолжала дама. — Воздух свободы мне вскружил голову… Так, чуть-чуть. И в какое-то мгновение я забыла о своем долге — матери и жены… Но теперь — конец! — И она перекрестилась. — Видит Бог — конец. Твой приезд и
