Император также проявлял большой интерес к воспитанию племянников, в свободное время часто разговаривал с ними, пытаясь определить, насколько хорошо они развиваются. Он также принял самое деятельное участие в составлении планов и программ обучения мальчиков. При этом император иногда делал такие вещи, которые трудно было объяснить. Как-то в Тюильри он, обхватив руками головы мальчиков, перенес их поочередно с одного места на другое. Это был очень опасный трюк, который вызвал ужас и справедливое негодование со стороны Гортензии[93]. Этот случай запомнился Луи Наполеону на всю жизнь. Однако самым ранним воспоминанием было крещение, которое 4 ноября 1810 года в часовне Фонтенбло провел кардинал Феш. Крестным отцом был сам Наполеон I, а крестной матерью — вторая жена императора, Мария-Луиза[94].
Наиболее теплые воспоминания у будущего императора сохранились о времени, проведенном у бабушки, императрицы Жозефины, в Мальмезоне. Вот небольшой отрывок из воспоминаний, продиктованных уже в конце жизни Наполеоном III: «Я до сих пор вижу, как императрица Жозефина в своем салоне на первом этаже осыпает меня ласками и льстит моему самолюбию, старательно повторяя мои удачные словечки. Бабушка баловала меня в полном смысле этого слова, а вот мать, напротив, с самых юных моих лет старалась исправить недостатки и развить достоинства. Помню, как по приезде в Мальмезон нам с братом разрешали вытворять все, что в голову взбредет. Императрица, самозабвенно любившая свои теплицы и растения, позволяла нам срезать сахарный тростник и сосать его и все время твердила, чтобы мы просили всего, чего захотим. Однажды, в канун какого-то праздника, она вновь повторила свои слова, и мой брат, который был на три года старше и, следовательно, разумней меня, попросил у нее часы с портретом нашей матери. А я, когда императрица сказала: „Луи, проси то, что тебе всего приятней“, попросил позволения побегать босиком с уличными мальчишками. И пусть мое желание не сочтут смешным: во Франции, где я жил до семи лет, одним из самых моих больших огорчений было то, что я всегда выезжал в город в карете четверкой или шестеркой… Как это бывает со всеми детьми, а может быть, еще сильнее, мои взгляды и помыслы притягивали солдаты. Когда в Мальмезоне мне удавалось улизнуть из гостиной, я бежал на большую террасу, где стояли на часах два гренадера. Как-то раз из окна первой передней на первом этаже я заговорил с одним из старых ворчунов, охранявших свой пост. Часовой, знавший, кто я, отвечал, смеясь от всего сердца. Я отлично помню, что сказал ему:
— Я тоже хочу побывать на учении — у меня же есть маленькое ружье.
Тут гренадер велел мне подавать команды, и я начал:
— К ноге! На караул! На ру-ку!
Гренадер же, чтобы доставить мне удовольствие, выполнял мои приказы. Легко представить себе, в какой я пришел восторг. Чтобы выразить солдату свою признательность, я бросился туда, где лежали приготовленные для нас бисквиты. Схватил один, вернулся и сунул его в руку гренадеру, который со смехом взял его, так что я был совершенно этим упоен, полагая, что в самом деле осчастливил вояку»[95].
Можно только представить, какими грустно-счастливыми глазами смотрела бывшая императрица на проделки внуков. Всю оставшуюся нерастраченную любовь и нежность она всецело отдавала им, не представляя, что жизнь отпустила ей уже совсем немного времени. Жозефина с удовольствием брала к себе внуков, поскольку дочь часто отлучалась на воды либо путешествовала. Маленького Луи Наполеона она любила ласково называть Oui-Oui («Да-Да»). Так, летом 1813 года в одном из писем дочери, которая находилась на водах в Экс-ле-Бен, императрица поведала следующее: «Я должна рассказать о прелестном ответе маленького Oui-Oui. Аббат Бертран (первый учитель Луи Наполеона. — Прим. авт.) дал ему читать басню, где речь идет о метаморфозе. Попросив объяснить, что означает это слово, мальчик сказал аббату:
— Я хотел бы превратиться в птичку и тут же улететь с вашего урока, но вернулся бы к приходу господина Хазе (учитель немецкого. — Прим. авт.).
— Однако, принц, — ответил аббат, — ваши слова не очень лестны для меня.
— Нет, — возразил Oui-Oui, — я ведь про урок, а не про вас говорил.
Не кажется ли тебе, как и мне, что возразил он очень умненько? Невозможно выпутаться из затруднения тоньше и изящнее»[96].
Как-то императрица решила побаловать мальчиков подарками и выписала из Парижа два автомата в виде золотых кур, несущих серебряные яйца. Она подарила их обоим внукам и предупредила дочь: «Я подарила их от твоего имени, сказав, что они присланы из Экса»[97]. В другом письме Жозефина писала, что «они отменно здоровы, выглядят исключительно свежими и бодрыми. Маленький Oui-Oui по-прежнему ласков и приветлив со мной. Третьего дня, когда г-жа де Таше уезжала к мужу на воды, он сказал г-же де Бушпорн: „Она, наверно, очень любит мужа, раз уезжает от бабушки“. Не правда ли, очаровательно? В тот же день он ходил на прогулку в лес Бютар и, как только очутился на главной аллее, бросил шляпу в воздух с криком: „Ах, как я люблю природу!“ Не проходит дня, чтобы тот или другой не порадовал меня своей ласковостью. Они оживляют все, что вокруг меня; суди сама, какую радость ты мне принесла, оставив их со мной»[98].
Примерно к этому времени относится характеристика Луи Наполеона, которую ему дала Гортензия Лакруа. По ее мнению, он унаследовал капризность своего отца и манеры матери: «Он был прелестным ребенком, кротким, как ягненок, нежным, ласковым, щедрым (он даже отдавал свою одежду любому, кто в ней нуждался), умным, смышленым, чувственным, словно девушка, но легко сбиваемым с толку и интеллектуально ленивым… У него не было следов высокомерия, и он, безусловно, бросился бы в объятия первого же человека, которого встретил, подавляя его ласками сверх меры или разума таким образом, что люди должны были бы сказать, что у него теплое и любящее сердце. Но в этом ничего не было: он тотчас забыл бы про вас, как только вы исчезли из его поля зрения»[99].
