обзавелась: козы, куры, огородик. Сама чистая, руки тонкие, а всё в тех руках спорилось, любой нашей бабе на зависть. А зимой ещё показала себя отличным промысловиком, тут уж мужики стали завидовать. И пакостничали некоторые от зависти. И выжить чужачку пробовали. Анонимки писали. Подбивали деревню "красного петуха" ей пустить. Слухи разносили, что ведьма она.
— Правда, ведьма? — немного преувеличено заинтересовался Фарид Хамзи.
— Да как сказать! Туманиха гораздо больше чудит. Ну... Однажды Генка Фролов с приятелями, выпив лишнего, хотели к Милонеге в гости заявиться. Не по-хорошему. Так избушки не нашли. Заблудились, дней десять по лесам кружили, еле вышли. Но спьяну — хуже забредёшь.
— Точно! Я смолоду, спьяну на скалу влез, еле сняли, — вставил шас.
— Было всякое ещё, по мелочи. Потом поговаривали, с чёртом болотным ведьма спуталась. Силаньтевна, почтальонка, однажды письмо ей несла, аж из самой Москвы пришло. А чёрт во дворе расселся, будто дома. Сам на скамейке, ноги на столе, чисто ковбой из кино. На почтальонку смотрит: глаза — дырки чёрные, страшные. Бражку голубичную из стакана потягивает, а Милонега Брониславовна ему из кувшинчика подливает, улыбается. Силантьевна письмо отдала, обратно до деревни бегом бежала.
Зворга пихнул Ангу локтём в бок:
— Ты там был?
— Ну, я.
— Так вы с людой не всегда на ножах? — ухмыльнулся Ромига.
— По-соседски. Всякое бывало. Как в Городе.
— Вскоре после того письма, — продолжал Валера, — меня как раз в армию забрали, сам не был свидетелем, ведьма исчезла. Демобилизовался, вернулся назад, нет её уже: дом стоит пустой, заколоченный. Мать рассказала: как пришла Милонега Брониславовна к нам пешком, лесами, с одним сидорком за спиной, так и ушла. И лет двадцать ни слуху о ней, ни духу. Хотя кто-то, вроде, встречал её, видел издали. Не вовсе сгинула или уехала. Говорили, переселилась к чертям, на болота. Да только встречали её сильно восточнее и севернее. Скорее, новую избушку где-то выстроила, в глуши да в тайне. Потом, в начале семидесятых, устроился я водителем к геологам, встречал Милонегу у них.
— Слушай, Валер, а что это за черти болотные? Не первый раз уже слышу?
— В болотах вообще, народ болтает, разное водится: кикиморы, шишиги, чарусьи. Но у нас чаще поминают тех чертей. Я сам их ни разу не видел. Но по описанию — вылитые твои помощники. Хорошо, они в кузове, не слышат!
— Догадливый чел. Убить его, что ли? — оскалил зубы Анга.
— Пускай сперва до места довезёт. Я на этой дороге за руль не сяду. Да и без толку — этого убивать. Наверняка все местные болтают одно и то же, — беспечно ухмыльнулся Ромига. — Не мешай слушать, забавно.
Водитель, не подозревая об опасности, продолжал просвещать шаса:
— Днём они более-менее на людей похожи. Мужики или парни: не молодые, не старые. Длинные, тощие, вечно голодные. Глазом чёрны: на что глянут, всё вянет. Волосом тоже. Одеваются по-разному: иногда как нормальные охотники в лесу, иногда — в чёрное да гладкое, будто горелые сосновые корни. А кто их ночью видел, говорит: черти, как есть. Глаза жёлтым светятся, рога — то ли уши острые — выше маковки, хвост хлыстом. Клыки да когти по десять дюймов, стальные. Железо дерут, будто бумагу. А ещё бывает: закрутится в воздухе вихрь чёрный, из него тот чёрт прямо на тебя как сиганёт...
— Кто из вас так ловко ходил порталом? Хорошо в глуши, Служба Утилизации далеко.
— Да не было такого! Болтуна за язык повешу. Выдумал, как про рога с хвостом, клыки и когти.
— Скорее, не сам выдумал. Собрал с миру по нитке и пересказывает. Вслушайся, Анга: чел же не верит в то, что несёт. Ни на грош не верит! Развлекает себя и заезжего горожанина несусветным трёпом. И не чувствует, что ты всерьёз прикидываешь, как бы его поинтереснее укокошить.
— Правда! Вот ведь ошибка Спящего!
— Но водитель он классный. Наверняка интуиция есть, и говорит ему, что уедет он домой целый, — Ромига подмигнул товарищу. — Я сам, лично за этим прослежу. Новой пищи для сплетен мы местным подкидывать не будем.
— Уже подкинули. Некурящие все четверо, — вставил Зворга. Его в дороге укачало: не до дурноты, но до сонливости. Щурился, зевал, клевал носом, почти не принимал участия в разговоре. Кабы не ухабы с кочками, давно задремал бы.
А водитель разливался соловьём, накручивая баранку на очередном безумном слаломе между древесных стволов:
— Одно спасение, если встретишь такого болотного чёрта. Падать ничком на землю, мёртвым прикидываться да "Отче наш" про себя читать, кто помнит. Потому что всё равно не убежишь, не отобьёшься. Даже жакан в упор их не берёт. Быстрые, ловкие, сильные — страсть. Слушай, я смотрел, как твои ребята ящики тяжеленные в кузов кидали. Ты где их набрал? Давно знаешь?
— Давно. Работаем вместе, в Москве. А что?
— Да смотри, как бы они тебя не утопили. У чертей болотных первое дело: в воду кого затащить или скинуть. Я вот начал про Милонегу Брониславовну рассказывать. Как на неё прошлым летом двое браконьеров напали. Убили её мишку — Помбура. Ей того мишку, ещё пестуном, геологи подарили, оттуда кличка. Милонега на центральной базе геологов одно время часто появлялась. Я её сам там встречал, когда у них работал. Заходила чуть не каждый день. С начальником партии, с инженерами лясы точила. Геологи, как водится, несколько лет землю поковыряли, потом отправились дальше. А Милонега вырастила того мишку и отпустила в лес. Научила самого по себе жить, пищу добывать, людей обходить. А всё равно помнил её. Бабы-сплетницы врали, спит ведьма с тем Помбуром, как с мужиком. Матёрый зверь вырос, огромный. Такие обычно уже никого не слушают, даже если смолоду ручные. А этот ходил за Милонегой, охотиться помогал. Когда, пять лет назад, сумасшедшая баба вдруг устроилась егерем в заповедник, мишка стал вместе с ней браконьеров шугать. Пошугали от души: сколько на их счету штанов обосранных. Но без кровянки. Никого Помбур не заломал, Милонега не подстрелила. Даже властям не всех сдала, хотя, чтобы отпускала за мзду, я не слыхал. Говорят, совестила и отпускала. Какие-то у неё свои понятия, что можно, что нельзя.
Многие местные на неё зуб точили, а нарвалась на залётных. Один мишку на нож взял —
