Поло Эрвье, Ги Пилотаз тоже «ничего о ней не знают» и «не представляют, кто мог бы нам помочь»…
Я решил положить письмо Жака Б. в досье. В нем было уже столько деталей, похожих на тропки в лесу, на которые вы сворачиваете наугад, рискуя окончательно заблудиться, когда темнеет. Или на редкие и скудные воспоминания, которые вы храните о ком-то, ничего не зная об остальной его жизни. Каков был единственный весомый элемент в этом досье? Слишком темная фотография на карточке «до востребования», черно-белое лицо, которое было бы трудно узнать на улице… Все дополнительные детали, которые я мог бы еще собрать, напоминали мне усиливающийся треск помех в телефоне. Они мешают расслышать голос, который зовет вас из далекого далека.
* * *
Она говорила себе, что это, возможно, иллюзия, но французов в Риме стало гораздо меньше, чем прежде. Не туристов, нет, а тех французов, которые, когда она приехала в Рим, жили здесь уже полтора десятка лет. Другие обосновались в городе одновременно с ней и были ее ровесниками, но в этот день она думала о тех, кто старше, чьи имена всплывали в памяти: Галлас, Крессуа, Сернас, Жорж Бреа, и женщины тоже: Корей, Андрие, Элен Реми… Их часто можно было встретить в одних и тех же местах и легко узнать по манере говорить на смеси французского с итальянским, ставшей мало-помалу новым языком, чем-то вроде эсперанто. Но по каким таинственным причинам решаются на изгнание в Рим? От чего бегут? Судя по всему, все они зачеркнули первую часть своей жизни, ту, которую прожили во Франции. Уж такой город Рим, ему дана власть стирать время и ваше прошлое тоже, сродни Иностранному легиону. Этими мыслями она, наверно, была обязана мужчине, который только что вошел в галерею на виа делла Скрофа. Мужчина ее возраста, француз.
Она видела, как он остановился у витрины и прочел вывеску на двери: «Ночной Гаспар». Это было французское прозвище ее друга, итальянца, содержавшего эту галерею, где были собраны и выставлены его многочисленные фотографии ночной жизни Рима в уже отдаленную эпоху. Он уехал на два месяца и попросил ее подменить его в «Ночном Гаспаре».
Мужчина помедлил у двери, потом распахнул ее решительным жестом, словно бросаясь в воду. Приветствовал ее кивком головы и стал рассматривать одну за другой развешенные на стенах фотографии.
Она сидела за конторкой. Он направился к ней.
— Вы француженка?
— Да.
— И давно вы в Риме?
— Всю жизнь.
Это была правда. Ей казалось, что она родилась здесь, а все события до ее приезда были в прошлой жизни, о которой у нее остались лишь смутные воспоминания.
— Это вы придумали название «Ночной Гаспар»?
Он задал этот вопрос с легким парижским выговором, улыбаясь ей.
— Нет. Это хозяин. Бывший фотограф, он часто снимал ночью.
— Очень интересные фотографии… Они продаются?
— Конечно. И есть еще много, которые не выставлены здесь, вы можете увидеть их в запаснике, там…
Она показала на маленькую дверь в глубине галереи. И вдруг засомневалась, употребив слово «réserve» — запасник, французское оно или итальянское, настолько она отвыкла вести разговоры по-французски.
— Я с удовольствием их посмотрю.
Он не знал, что еще сказать. Она тоже молчала.
— Я хотел бы узнать имя фотографа.
— Гаспар Муньяни. Вот его альбом, если вам интересно.
И она протянула ему экземпляр альбома, лежавший на конторке.
Он начал его листать. Фотографии ночных улиц и площадей Рима, пустых или оживленных, как виа Венето былых времен, ее летние террасы и завсегдатаи, чьи имена были написаны внизу страниц. Черно-белые фотографии, а некоторые в ярких цветах неоновых огней.
— Эти фотографии надо бы сопроводить текстом, вы не находите?
Ее удивило, с каким вниманием он их рассматривал.
— Надо будет поговорить об этом с фотографом. Сейчас он в отъезде, но вернется в следующем месяце.
Она смотрела на него с ироничной улыбкой, видя, что он все больше поглощен фотографиями.
— А вы занимаетесь галереей в его отсутствие?
— Да. Но клиентов немного. Я могу приходить через день.
Он продолжал листать альбом.
— Если вы давно в Риме, я полагаю, вы знаете всех, кто запечатлен на этих фотографиях?
И он показал ей две страницы с черно-белыми фотографиями разных людей, снятых ночью на виа Венето, — как гласили подписи.
Он подошел ближе и держал открытый альбом перед ней, чтобы она могла хорошо разглядеть эти две страницы.
— Да, почти всех их я знала в лицо. Это было, когда я только приехала в Рим. Большинство уже умерли.
Сказать по правде, она никогда не листала этот альбом. Да и на фотографии на стенах разве что разок бросила рассеянный взгляд.
— А вы, — спросила она, — живете в Риме?
Один из тех французов, ее ровесников, приехавших в этот город и поселившихся здесь навсегда? Многие из них были еще живы.
— Нет. Я приехал на несколько дней, только чтобы провести кое-какие изыскания для книги, которую пишу.
— Вы ученый?
— Если угодно. Ученый.
Он закрыл альбом, но не выпускал его из рук.
— Можете мне его одолжить?
— С удовольствием.
Его манера говорить и жесты внезапно ей что-то напомнили, как будто она уже видела его где-то.
— Вы часто бываете в Риме?
— Нет. Никогда. Я живу в Париже.
Она обозналась. Однако если рассмотреть его поближе, он вполне мог бы жить в Риме. Почему ей так показалось? Она не смогла бы объяснить. Может быть, из-за взгляда и тембра голоса.
— Я занесу вам альбом завтра, если вы будете здесь. И хотел бы задать вам несколько вопросов о жизни в Риме.
Почему о жизни в Риме? Она предпочла не спрашивать об этом сейчас.
— Приходите завтра в это же время. С утра меня здесь не бывает.
Он тихонько закрыл за собой стеклянную дверь. Ей подумалось, что он держит альбом в руке, как школьник портфель.
* * *
В этот вечер воздух был не так горяч, как обычно. Уже осень. Выйдя из галереи, она решила пройтись пешком до виа Фламиния, где ее ждала подруга. У нее оставался большой запас времени до встречи, и можно было сделать крюк, который напомнит ей долгие прогулки той поры, когда она в первый раз приехала в этот город. Она пыталась тогда запомнить названия улиц и площадей, но тут же забывала их и всякий раз терялась.
Он, стало быть, хотел знать о «жизни в Риме»… Но что он под этим понимал? Она уже некоторое время
