Эта трансфертная книга, – он поднял книгу и выставил корешок, – откуда вам знать, что она не фальшивая? А поскольку я лично не знаком с вами, как вы можете доверять мне?
– Потому что, если бы вы были другим человеком, а не тем, кому я доверяю, то вы едва бы усомнились в моем доверии, – с понимающей улыбкой заметил торговец.
– Но вы не просмотрели мою книгу.
– Разве это нужно, если я верю надписи на корешке?
– Но вам следует поостеречься. Все может быть источником сомнения.
– Возможно, что касается сомнения, но не знания; ибо как, изучив вашу книгу, я располагал бы более обширными знаниями, чем мне сейчас представляется? Если это подлинная книга, я так и думал; если же нет, я никогда не видел настоящей и не знаю, как она выглядит.
– Я не критикую вашу логику, но восхищаюсь вашим доверием, – и, честно говоря, я добиваюсь его в шутливой манере. Но хватит: давайте подойдем к вон тому столу, и если у вас есть деловое предложение ко мне, в личном или официальном качестве, пожалуйста, осведомите меня об этом.
Глава 11. Не более одной страницы
После заключения сделки оба остались сидеть, продолжая уже знакомый разговор, который мало-помалу склонялся к паузам из доверительного и сочувственного молчания, последнего убежища непритворной доброжелательности. Есть нечто вроде общественного предрассудка, предполагающего, что подлинное дружелюбие состоит в постоянном обмене дружелюбными словами или же постоянных дружеских услугах. Но подлинное дружелюбие, как и подлинная религия, не зависит от человеческих усилий.
Наконец, наш добродушный торговец, чей взгляд задумчиво блуждал среди оживленных разговоров за соседними столиками, нарушил молчание и сообщил, что, судя по этому зрелищу, можно догадаться о происходящем в других частях корабля. Он привел случай, свидетелем которого он был не более двух часов назад, когда морщинистый престарелый скряга, облаченный в сморщенное кротовое пальто, напал на инвалида у палубы для эмигрантов, жадно хватаясь за жизнь и наживу и едва не задушив свою жертву. Он рассказал о беспринципном карманнике, тянувшемся за горлом и кошельком и не жалевшим ничего, кроме этого, ибо его разум, никогда не поднимавшийся над гнилью, теперь сгнил окончательно. Разумеется, в таком смысле он никому ни ничему не доверял, – даже своим бумажным облигациям, которые, для лучшей сохранности от нещадного времени, он упаковал в закатанной жестянке, словно банку с заспиртованными персиками.
Достойный джентльмен еще некоторое время распространялся об этих неприглядных подробностях. Его жизнерадостный спутник не мог совершенно отрицать точку зрения, в силу которой человеческий разум, испытывавший крайнюю нехватку доверия, изобретал средства, далеко не такие привлекательные, как вино с оливками после обеда. Тем не менее, у него имелись встречные соображения, и он, в окольной и доброжелательной манере, постарался развеять предубежденные чувства собеседника Он добавил, что по словам Шекспира, в природе есть и зерна, и труха;[58] по справедливому рассмотрению, труха как таковая не заслуживала порицания.
Его спутник не выказал намерения усомниться в словах Шекспира, но не признавал уместность этой цитаты для данного случая и тем более не собирался комментировать ее. Поэтому, после сдержанной дискуссии о жалком скряге, выявившей незначительные разногласия, торговец упомянул о другом случае, связанном с негром-калекой. Однако его спутник указал, что предполагаемые тяготы и несчастья прежде всего существуют в голове жалостливого наблюдателя, а не в восприятии наблюдаемого. Он ничего не знал о калеке и не видел его, но высказал мнение, что если бы кто-то мог распознать подлинное состояние его души, то обнаружил бы, кто калека не менее счастлив, чем большинство людей, а фактически так же доволен жизнью, как и наблюдатель. Он добавил, что негры по своей натуре являются особенно жизнерадостными людьми; что никто и никогда не слышал об африканском Циммермане[59] или Торквемаде[60]; что они изгоняют мрачное уныние даже из религии; что в своих потешных ритуалах они танцуют, обвешавшись перьями. Таким образом, казалось невероятным, что негр, даже низведенный Судьбой до обрубков ног, может отказаться от костылей своего юмора.
Снова побежденный, добрый торговец не отказался от своего и предложил рассмотреть третий случай, а именно человека с траурным крепом, чья история в его собственном изложении была подтверждена и дополнена показаниями человека в сером пиджаке, с которым торговец встретился впоследствии. Не умалчивая о подробностях раскрытых этим вторым информатором, он пересказал историю, но из деликатности обошел стороной личность бедняги.
Но, поскольку добрый торговец мог бы оказать этому человеку лучшую услугу, нежели пересказать его историю, мы рискнем передать эту историю иными словами, хотя и с таким же результатом.
Глава 13. История несчастного мужчины, по которой можно оценить, справедливо ли считать его несчастливцем
Складывалось впечатление, что женой несчастного человека была одной из тех необыкновенно порочных особ, которые искушают метафизического любовника мужского рода усомниться, является ли человеческий облик убедительным доказательством человечности, невостребованным и бездушным сосудом, или же, дабы окончательно прояснить изречение Тразеи[61] (необъяснимое, с учетом того, что он был достойнейшим человеком) что «тот, кто ненавидит грех, ненавидит людей», нельзя ради самозащиты придерживаться практичной сентенции, что людьми можно считать только добрых и сострадательных существ.
Гонерилья[62] была молодой, грациозной и прямодушной, – слишком прямодушной для женщины, – с естественным розоватым оттенком лица, который можно было бы назвать чарующим, если бы не определенная жесткость и неподвижность, подобно глянцевой расцветке керамических сосудов. Ее волосы были глубокого, насыщенного каштанового оттенка, но она носила их короткими кудрями вокруг головы. Ее фигура индианки несколько ухудшалась размером бюста, в то время как рот можно было бы назвать миловидным, если бы не след от усов над верхней губой. В целом, при помощи туалетных принадлежностей, ее облик был таким, что некоторые посчитали ба ее довольно красивой, хотя это был необычный вид красоты, наводивший на мысли о кактусе.
Гонерилье повезло, что ее самые необычные особенности были связаны с ее предпочтениями и темпераментом, а не с ее внешностью. Трудно было бы узнать, что, испытывая врожденную неприязнь к таким кушаньям, как куриная грудка, заварной крем, персики или виноград, Гонерилья в уединении довольствовалась завтраком из черствых крекеров с солониной. Она любила лимоны, а единственными конфетами, которые она предпочитала, были сухие палочки голубой глины, которые она тайно носила в кармане. Тем не менее, она была крепкой и здоровой, как индейская скво, с такой же решимостью и твердостью духа. Некоторые другие моменты сходным образом указывали на дикарский образ ее жизни. Несмотря на свою подвижность, она
