Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
будет слышно.
Но я сказал:
— Будет. Ещё как!
Борис Сергеевич заиграл, а я набрал побольше воздуха да как запою:
Высоко в небе ясном
Вьётся алый стяг…
Мне очень нравится эта песня.
Так и вижу синее-синее небо, жарко, кони стучат копытами, у них красивые лиловые глаза, а в небе вьётся алый стяг.
Тут я даже зажмурился от восторга и закричал что было сил:
Мы мчимся на конях туда,
Где виден враг!
И в битве упоительной…
Я хорошо пел, наверно, даже было слышно на другой улице:
Лавиною стремительной! Мы мчимся впереёд!.. Ура!.. Красные всегда побеждают! Отступайте враги! Даёшь!!!
Я нажал себе кулаками на живот, вышло ещё громче, и я чуть не лопнул:
Мы вррезалися в Крым!
Тут я остановился, потому что я был весь потный и у меня дрожали колени.
А Борис Сергеевич хоть и играл, но весь как-то склонился к роялю, и у него тоже тряслись плечи…
Я сказал:
— Ну как?
— Чудовищно! — похвалил Борис Сергеевич.
— Хорошая песня, правда? — спросил я.
— Хорошая, — сказал Борис Сергеевич и закрыл платком глаза.
— Только жаль, вы очень тихо играли, Борис Сергеевич, — сказал я, — можно бы ещё погромче.
— Ладно, я учту, — сказал Борис Сергеевич. — А ты не заметил, что я играл одно, а ты пел немножко по-другому?
— Нет, — сказал я, — я этого не заметил! Да это и неважно. Просто надо было погромче играть.
— Ну что ж, — сказал Борис Сергеевич, — раз ты ничего не заметил, поставим тебе пока тройку. За прилежание.
Как тройку! Я даже опешил. Как же это может быть? Тройка — это очень мало! Мишка тихо пел и то получил пятёрку…
Я сказал:
— Борис Сергеевич, когда я немножко отдохну, я ещё громче смогу, вы не думайте. Это я сегодня плохо завтракал. А то я так могу спеть, что тут у всех уши позаложит. Я знаю ещё одну песню. Когда я её дома пою, все соседи прибегают, спрашивают, что случилось.
— Это какая же? — спросил Борис Сергеевич.
— Жалостливая, — сказал я и завёл:
Я вас любил…
Любовь ещё, быть может…
Но Борис Сергеевич поспешно сказал:
— Ну хорошо, хорошо, всё это мы обсудим в следующий раз.
И тут раздался звонок.
Мама встретила меня в раздевалке. Когда мы собирались уходить, к нам подошёл Борис Сергеевич.
— Ну, — сказал он, улыбаясь, — возможно, ваш мальчик будет Лобачевским, может быть, Менделеевым. Он может стать Суриковым или Кольцовым, я не удивлюсь, если он станет известен стране, как известен товарищ Николай Мамай или боксёр Геннадий Шатков, но в одном могу заверить вас абсолютно твёрдо: славы Ивана Козловского он не добьётся. Никогда!
Мама ужасно покраснела и сказала:
— Ну, это мы ещё увидим!
А когда мы шли домой, я всё думал:
«Неужели Козловский поёт громче меня?»
«Где это видано…»
На переменке подбежала ко мне наша октябрятская вожатая Люся и говорит:
— Дениска, а ты сможешь выступить в концерте? Мы решили организовать двух малышей, чтобы они были сатирики. Хочешь?
Я говорю:
— Я всё хочу! Только ты объясни: что такое сатирики?
Люся говорит:
— Видишь ли, у нас есть разные неполадки… Ну, например, двоечники или лентяи, их надо прохватить. Понял? Надо про них выступить, чтобы все смеялись, это на них подействует отрезвляюще.
Я говорю:
— Они не пьяные, они просто лентяи.
— Это так говорится: «отрезвляюще», — засмеялась Люся. — А на самом деле просто эти ребята призадумаются, им станет неловко, и они исправятся. Понял? Ну, в общем, не тяни: хочешь — соглашайся, не хочешь — отказывайся!
Я сказал:
— Ладно уж, давай!
Тогда Люся спросила:
— А у тебя есть партнёр?
— Нету.
Люся удивилась:
— Как же ты без товарища живёшь?
— Товарищ у меня есть. Мишка. А партнёра нету.
Люся снова улыбнулась.
— Это почти одно и то же. А он музыкальный, Мишка твой?
Я говорю:
— Нет, обыкновенный.
— Петь умеет?
— Очень тихо. Но я научу его петь погромче, не беспокойся.
Тут Люся обрадовалась:
— После уроков притащи его в малый зал, там будет репетиция!
И я со всех ног пустился искать Мишку. Он стоял в буфете и ел сардельку.
Я сказал:
— Мишка, хочешь быть сатириком?
А он сказал:
— Погоди, дай доесть.
Я стоял и смотрел, как он ест. Сам маленький, а сарделька толще его шеи. Он держал эту сардельку руками и ел прямо целой, не разрезал, и шкурка трещала и лопалась, когда он её кусал, и оттуда брызгал горячий пахучий сок. Я не выдержал и сказал тёте Кате:
— Дайте мне, пожалуйста, тоже сардельку, поскорее!
И тётя Катя сразу протянула мне мисочку. И я очень торопился, чтобы Мишка без меня не успел съесть свою сардельку, мне одному не было бы так вкусно. И вот я тоже взял свою сардельку руками и тоже, не чистя, стал грызть её, и из неё брызгал горячий пахучий сок. И мы с Мишкой так грызли на пару, и обжигались, и смотрели друг на дружку, и улыбались.
А потом я ему рассказал, что мы будем сатирики, и он согласился, и мы еле досидели до конца уроков, а потом побежали в малый зал на репетицию.
Там уже сидела наша октябрятская вожатая Люся, и с ней был один парнишка, приблизительно из четвёртого, с маленькими ушами и большущими глазами.
Люся сказала:
— Вот и они! Познакомьтесь, это наш школьный поэт Андрей Шестаков.
Мы сказали:
— Здорово!
И отвернулись, чтобы он не задавался.
А поэт сказал Люсе:
— Это что, исполнители, что ли?
— Да.
Он сказал:
— Неужели ничего не было покрупней?
Люся сказала:
— Как раз то, что требуется!
Но тут пришёл наш учитель пения Борис Сергеевич. Он сразу подошёл к роялю.
— Нуте-с, начинаем! Где стихи?
Андрюшка вынул из кармана какой-то листок и сказал:
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
