Львовича, поэтому он решил быть независимым хотя бы на пенсии. После этого на экране он появился всего раза три. Сын актера комментировал поступок отца так: «Это решение меня удивило. Он отказался и от человеческой востребованности, и от материальных благ. Ну, вот он таким был…»
Кубацкий ни разу не похлопотал о своем личном благополучии. Звания, регалии, награды, всевозможные членства — все прошло мимо. Даже девяностолетний юбилей старейшего российского киноартиста прошел, что называется, в узком семейном кругу. Дом ветеранов кино, в который Анатолий Львович был вынужден переехать после смерти жены, оказался «за чертой бедности», а походатайствовать за себя он в очередной раз наотрез отказался.
Когда Анатолий Кубацкий скончался — а произошло это в самый канун 2002 года, в последних числах декабря — неожиданно об актере сообщили сразу несколько радиостанций и телеканалов, написали почти все информационные сайты, вышли заметки в газетах. Журналисты вдруг заново открыли для себя артиста, которого знали и любили с детства. «Это именно он играл всех сказочных королей? А он был жив? И сколько же ему было?»
Мне посчастливилось общаться с ним целых десять лет. Человек внимательный и чуткий ко всему, Анатолий Львович обладал уникальной памятью. Он всегда помнил, о чем мы разговаривали в последнюю встречу, и обязательно интересовался продвижением дел. Он старался вникнуть во все современные процессы, понять, что такое спутниковое телевидение, интернет. До последних дней Кубацкий обладал острым, аналитическим умом, внимательно следил за всеми происходящими событиями, читал газеты, смотрел новые фильмы. Иногда ворчал по-стариковски. Но незлобно.
Переезд в Дом ветеранов стал для актера потрясением. Его раздражало там все. Это сказалось и на его настроении, и отразилось на характере. Но Анатолий Львович всегда радовался визитерам, которых было совсем немного: сын, внучки, да представители Гильдии актеров кино. Навещая Кубацкого, я каждый раз записывал его рассказы о жизни и искусстве, и теперь предлагаю итог этих бесед.
— Анатолий Львович, из какой вы семьи?
— Мой папа был поляк. Он приехал в Москву, видимо, на заработки. А мама родом из Архангельской губернии. Нас было у родителей шестеро — три брата и три сестры. Я младший. Старший брат устраивал любительские спектакли, и, естественно, мы все принимали в этом какое-то участие. Репетиции, создание афиш, обсуждения — все происходило у нас в доме, а потом начинались спектакли. Снималось помещение — дом князя Волконского, клуб купеческих приказчиков и т. д. Вначале давался какой-нибудь небольшой спектакль — водевиль, комедия. Вторая часть — бал-парэ: почта Амура, конфетти, серпантин, призы дамам за вальс, мужчинам — за мазурку. Обязательно присутствовал распорядитель танцев. И мы с удовольствием ходили на все эти вечера. Так что, я попал в атмосферу сценических интересов еще в младенческом возрасте.
— И повзрослев, вы уже не смогли из этой атмосферы вырваться?
— Да. Причем, впервые я вышел на сцену в школе. Со своим одноклассником Иваном Лебедевым мы разыграли отрывок из «Леса» Островского — встречу Несчастливцева и Счастливцева. Но больше никто не хотел в нашей самодеятельности участвовать. Тогда мы познакомились с воспитанниками Флеровской гимназии, где учились Леонид Варпаховский, Маша Миронова, Люся Пирогов, и они нас пригласили на постановку политизированного представления «Международный вокзал». Затем мы организовали эстрадный коллектив молодежи, давали концерты, выезжали в пригород. Это было забавно, интересно, увлекательно.
— То есть вы уже вышли, что называется, на массового зрителя?
— Больше того, Варпаховский организовал джазовый оркестр под названием «ПЭКСА» — Первый эксцентрический камерный сочетательный ансамбль. Оркестровки нам делали очень известные музыканты. Выступали мы в «Кино Малая Дмитровка». Там шли фильмы с Бастером Китоном, Гарольдом Ллойдом и так далее. Директором кинотеатра был Михаил Бойтлер. Он предложил нам прослушаться в спортивном зале. Мы исполнили несколько номеров, ему понравилось, и нас пригласили выступать перед сеансом, что мы и делали в течение месяца. Даже пытались озвучивать мультфильмы Диснея — импровизировали, обыгрывали шлепки, падения, полеты. Все члены джаза были консерваторцами, и только я, благодаря дружбе с Варпаховским, пристроился туда без музыкального образования — играл на свистульках, трещетках, создавал шумы. Сам Варпаховский играл на бутылках. Но однажды приехал секстет негров, и нам пришлось уйти.
— Профессиональное образование вы получили у Завадского. Это был первый набор в его студию?
— Да. Это было в 1926 году. По окончании школы я поступил в Московское отделение Ленинградской Красной газеты на Советской площади. Работал передиктовщиком — надо было где-то зарабатывать деньги. А потом, когда появились афиши о приеме в студию Завадского, я ушел туда, потому что хотел быть актером.
Вместе со мной на курс поступали Ростислав Плятт, Марк Перцовский, Юра Дуров — известный дрессировщик, который, правда, откололся месяца через три, ушел к своим зверюшкам. Первой постановкой студии стала возобновленная пьеса «Любовью не шутят» Альфреда Мюссе. А вскоре нам дали новое помещение там же, на Сретенке, где мы и начали сезон 1931 года. На открытии присутствовал Всеволод Эмильевич Мейерхольд.
Мне запомнилось на всю жизнь, как мы встречали в студии первый Новый год в нашей большой семье. Всю ночь к нам приезжали актеры из других театров, поздравляли, некоторые выступали с концертными номерами. Первый тост подняли, конечно, за 1927-й Новый год, а второй тост — за здоровье Веры Марецкой, которая только что родила сына Завадскому.
— Насколько я знаю, будучи студийцем вы работали не только под началом Завадского, но и у Натальи Ильиничны Сац.
— Да, в 1928 году, опять же, чтобы зарабатывать, я поступил в труппу Театра для детей под руководством Натальи Сац. Потом я работал в разных местах, выступал с джазом Цфасмана — вел конферанс в образе, участвовал в цирковой программе. В Ленинграде шла пантомима «Тайга в огне», ее привезли в Москву, стали возобновлять. Мне предложили роль японского консула во Владивостоке. Самое смешное, что я должен был во время сцены поимки партизан под звуки выстрелов выехать на лошади на арену, встать напротив арестованных и вынести приговор, затем совершить круг по арене и уехать. А я боялся — не знал, как лошадь себя поведет из-за стрельбы.
— Ростислав Плятт в своей книге «Без эпилога» пишет, что в студии Завадского у него было три ближайших товарища — Митя Февейский, Люсик Пирогов и Толя Кубацкий, или «как ласково его называли — Кубик. Из всей нашей компании он один умел играть на рояле и поэтому нещадно эксплуатировался». Тут даже эпиграмма имеется:
«Я помню двухколонный зал с овиноградненою сценой,
Где дух студийный выплясал, обрызгав все веселье пеной,
Откуда изгнана печаль,
