десятин, обрабатывали надел сами, без посторонней помощи. Из скота у них кроме лошади были корова с теленком, да уже теперь, ободренные выходом в «добышники» старшего сына, они завели лишнюю скотинку — овцу. Изба у Антоновых была, как все сареевские избы, бревенчатая, крытая соломой, с одной горенкой, чуланом да двором, иных построек на их усадьбе не было. Был когда-то сарай, да продали, решив, что могут обойтись без него, завалившийся погреб разобрали на дрова, избу давно не поправляли, а следовало бы, изба и двор осели на одну сторону, не на что было поправлять, — признаки того, что Антоновы с каждым годом беднели. И это несмотря на всею заботливость домохозяина и хозяйки, удачливость Ефима в заработках — осенью и зимой вставлял стекла в помещичьих домах и в Москве.
В подсчетах доходов-расходов этой семьи участвовали кроме Долгушина и Антоновых еще пять или шесть уважаемых членов сареевской общины, в том числе староста Никита Борисов, самый грамотный из сареевских. И вот оказалось, что доходов Антоновых только от земледелия выходило в год 101 рубль 74 копейки. Тут учитывали стоимость, обычную рыночную стоимость собранных Антоновыми мер ржи и ячменя, овса, картофеля, гороха, и молока от коровы, и сена, и льняного семени, и холста, который хозяйка выпрядала и ткала за зиму из своего льна, и даже ниток, которые выпрядала она из того же льна. Не учли разве стоимость соломы, которая вся шла на корм и на подстилку скоту, да стоимость получаемого от скота удобрения, не знали, из какого расчета исходить, но эти статьи не ставили и в расходе, так что на балансе это не отразилось.
От сторонних заработков — стекольного промысла хозяина (105 рублей), косьбы овса у священника (10 рублей) да ожидавшегося к концу года первого заработка старшего сына (23 рубля) — всего выходило 138 рублей. Общий годовой доход семьи, стало быть, составлял 239 рублей 74 копейки.
А расход? Оказалось, что только на питание всей семьи уходило в год 140 рублей 24 копейки. Причем почти треть этой суммы, 45 рублей, падала на прикупку ржаной муки, своего хлеба Антоновым хватало лишь до рождества. Вынуждены были покупать постное масло, капусту и огурцы, гречневую крупу (две меры в год, притом что кашу варили только по праздникам и в тяжелое рабочее время), солонину (опять-таки только к большим праздникам и к заговенью), рыбу к масляной и к храмовому празднику, чай да сахар. Из своих продуктов хватало на год — не то что хватало, о достатке говорить не приходилось, просто обходились своим, не прикупая, — ячменной крупы, картофеля и гороха. Разумеется, ничего из собранного на своем наделе Антоновы не продавали.
На обувь и одежду и разные домашние и иные потребности, на аренду сенокосов (мирских угодий не хватало), на отопление, ремонт инвентаря, помол зерна и тому подобное, на это все уходило в год 104 рубля 9 копеек. Да всех платежей, выкупных и прочих, причитавшихся с Ефима Антонова, сходило в год 26 рублей. Всего же за год расходу было 270 рублей 33 копейки. Таким образом, расходы превышали доходы на 30 рублей 59 копеек.
Несколько раз проверяли счетчики статьи доходов и расходов, складывали и вычитали цифры, думая, что, может, где-нибудь ошиблись в счете, и всякий раз выскакивала эта сумма — 30 рублей 59 копеек.
Как же покрывалась эта разница? Ни хозяин с хозяйкой, ни участвовавшие в подсчетах сареевцы объяснить этого не могли, сами удивлялись, как они жили, как оборачивались?
Объяснил старшо́й плотницкой артели, строившей долгушинскую дачу, узнавши от Долгушина о возникшем затруднении.
— Да чем покрывается разница? Ясно чем, — сказал он, выслушав расчет бюджета семьи Антоновых и одобрив все пункты, признав счет верным, бюджет — характерным для большинства крестьянских семей в округе. — Самоедь мы, не хрестияне. Самоедением покрывается.
— То есть это как же? Воздержанием, что ли? На самом деле съедается и выпивается меньше того, что представлено в этих расчетах как крайне необходимое для жизни?
— Ну...
В самом деле, другого объяснения не находилось. Расчет неожиданно оказался неверным, и не по вине считавших. Исчисляя обычные траты крестьянской семьи, они исходили из своих минимальных потребностей, определяли минимально необходимое количество жизненно важных продуктов, которое едва-едва могло обеспечить жизнь, на самом же деле, в жизни, обходились еще меньшим количеством продуктов. Сами себя ели, действительно...
С таким объяснением согласились и Антоновы и их односельцы-счетчики.
Конечно, замечали при этом крестьяне, в семьях с двумя и более работниками такой разницы между доходами и расходами, как у Антоновых, могло и не быть, но дело-то в том, и это не упускал из виду Долгушин, что большинство крестьянских семей, по крайней мере в Московской губернии, состояло из одного работника.
Теперь Долгушину многое стало понятно.
4
— Ну что, барин, так отчего бедны крестьяне, можешь ты теперь сказать?
Встретили Долгушина этим вопросом вместо приветствия на дворе Антонова все те же счетчики, привыкшие уж сходиться здесь по вечерам, готовые продолжить увлекательное занятие, хотя уже дня три, как покончил Долгушин свои расчеты. Были тут, как и всегда, и другие сареевские, приходившие послушать умную беседу, вставить и свое слово, если спросят, был тут и Максим Курдаев, трезвый и пасмурный, зачастивший на последние беседы, отсиживавший час беседы молча и уходивший незаметно со двора прежде Долгушина.
— А вот давайте вместе разберем, — охотно подхватил Долгушин, он пришел к Антонову не для беседы, пришел по хозяйственной надобности — дегтю попросить, на курдаевском дворе не нашлось дегтя, но уйти от интересного вопроса, да при порядочном собрании крестьян, не мог себе позволить.
Мужики сидели на длинном бревне, сгнившем с одного боку до сердцевины, должно быть, венце бывшего ефимовского сарая, не проданном по негодности, задвигались, освобождая место Долгушину возле хозяина.
— Давайте разберем, — повторил Долгушин, усаживаясь. — Скажи, Ефим, взял ли бы ты еще себе землицы, если бы ее было вдоволь в вашем обществе?
Мужики засмеялись, предположение было вполне фантастическое. Однако же с интересом уставились на Ефима, ожидая, что он скажет.
— А взял бы! В прошлом году, может, и нет, а нынче взял бы сколько ни то.
— Сколько же десятин взял бы еще? При условии, чтобы обрабатывать все собственными силами, без сторонней помощи?
— Десяти-ин? Скажешь, Василич. Полдесятинки пахоты да с
