институт частной собственности. Еще менее убедительным представляется рассуждение о морали. Можно было бы предположить, что миротворческая риторика Советов так впечатлила Томаса Манна, что в докладе он искренне назвал СССР миролюбивой державой. По его мнению, эта деятельность СССР означала усиление демократии и, таким образом, давала ему моральное преимущество. Но что он имел в виду, говоря о моральном аспекте, которому национал-социализм не научился у своего советского «брата», писатель так и не пояснил. Тему массового террора в СССР – области, в которой «братья» нисколько друг другу не уступали, – Томас Манн деликатно обошел молчанием.
Повторно напрашивается вопрос, действительно ли он верил в эту выгодную для Советов конструкцию? Или же лишь ставил себе задачу любой ценой настроить американскую публику против национал-социализма? Во всяком случае, соответствующие разделы его доклада поддерживали именно тот имидж Советского Союза, в котором власти СССР были тогда больше всего заинтересованы. На этом фоне диффузия и расплывчатость терминов «социализм – большевизм – фашизм», равно как и слегка пренебрежительный отзыв о советской экономике, смотрелись второстепенными «погрешностями». В Москве оценили доклад Томаса Манна. В начале следующего года отрывки из него были напечатаны в «Интернациональной литературе».
Писатель возвращался в Европу со смешанными чувствами. Обстановка в мире угнетала его, итоги американского турне вселяли надежду. 7 июля 1938 года он прибыл в Цюрих. До запланированного переезда в Соединенные Штаты оставалось немногим более двух месяцев.
14 сентября 1938 года закончился первый «швейцарский» период его жизни. Чета Маннов покинула Цюрих и отправилась на постоянное жительство за океан. По пути они сделали остановку в Париже, где Томас Манн вместе с братом Генрихом и дочерью Эрикой принял участие в конференции немецких эмигрантов. 16 сентября в отеле «Скриб» представители различных эмигрантских кругов обсуждали общую стратегию сопротивления нацистскому режиму. В качестве пожертвования в фонд конференции поступила крупная сумма денег, которые требовалось рационально распределить. Непримиримые раздоры между коммунистами и социал-демократами привели к фактическому провалу мероприятия. Томас Манн впервые был непосредственным свидетелем тактики немецких коммунистов, не готовых к компромиссам и уступкам. Без особого энтузиазма он подписал общее воззвание и покинул отель «Скриб» глубоко раздосадованным[130].
29 сентября Томас Манн и его жена въехали в свое новое жилище в Принстоне, штат Нью-Джерси. На следующий день было подписано Мюнхенское соглашение об урегулировании Судетского вопроса. Великобритания и Франция выдали Чехословакию Третьему рейху, и 1 октября Вермахт занял Судетскую область. Советский Союз жестко критиковал такое положение дел. Так, автор передовицы «Известий» писал о ненасытных фашистских каннибалах, перед которыми Англия и Франция трусливо капитулировали. За ними, как говорилось в статье, последуют новые жертвы. Одновременно подчеркивалась миролюбивая политика СССР.
Томас Манн реагировал на происшедшее статьей «Этот мир», тенденция которой в основном совпадала с линией Советского Союза. Он уже раньше предостерегал «буржуазный мир» от симпатий к гитлеровскому режиму, порожденных страхом перед коммунизмом. Конкретно о Судетском кризисе он написал в дневнике: «Это непостижимая прострация мозгов. Войны не хотят – ее бы и не было, если бы Гитлеру противодействовали. Он не смог бы воевать – это было бы его концом. Значит, любой ценой хотят избежать его конца. Почему? Потому что боятся большевизма»[131].
В статье «Этот мир» Томас Манн открыто ставил к позорному столбу европейские демократии и прежде всего правящую элиту Великобритании. О мотивах ее поведения в Судетском кризисе он писал:
Сильнее всякого degout к хамскому и бандитскому духу национал-социализма, к его моральной низине, к его разрушающему культуру воздействию у капиталистических демократий Запада был кошмар большевизма, страх перед социализмом и перед Россией: он вызвал добровольную капитуляцию демократии как интеллектуально-политической позиции, признание гитлеровского разделения мира надвое, на или-или между фашизмом и коммунизмом и стремление консервативной Европы искать защиту за «бастионом» фашизма.
Мир, по мнению Томаса Манна, был бы сохранен в случае сотрудничества западных демократий с Советским Союзом для защиты Чехословакии. Но демократии этого не захотели[132]. Такая установка писателя всецело соответствовала имиджевой линии, проводимой советскими властями.
Резкий по тону комментарий Томаса Манна касался не только поведения демократий в Судетском кризисе. Он клеймил их моральную несостоятельность и в общеполитическом контексте. Европа, как он подчеркивал, отнюдь не желала свержения Гитлера – к великому разочарованию немецкой эмиграции. Она договорилась с нацистами для собственного удобства[133]. Эти упреки Западу трагически перекликаются с публицистическими протестами Шмелева. Томасу Манну пришлось столкнуться с ними два раза: при чтении «Солнца мертвых», где Шмелев обвинял Европу в увлеченном созерцании большевицкого террора, и в связи с продажей большевиками награбленных русских ценностей. Доброжелательная снисходительность европейских элит к советскому режиму была одним из лейтмотивов публицистики Шмелева[134].
Вскоре еще один московский корреспондент братьев Манн, влиятельный функционер Михаил Кольцов, стал жертвой «чистки». В декабре 1938 года он был арестован по обвинению в шпионаже и в 1940 году расстрелян.
В начале 1939 года Томас Манн получил телеграмму от газеты «Правда» с просьбой написать о Ленине. 21 января отмечалась очередная годовщина со дня его смерти. Томас Манн любил высказываться по случаю юбилеев и памятных дат. Еще в 1924 году он посвятил Ленину краткую заметку, из которой трудно было заключить, критикует он «вождя» или, напротив, отмечает его заслуги. Просьбу газеты «Правда» он, однако, не выполнил.
Вермахт вступил в Чехословакию 15 марта 1939 года. 16 и 17 марта германский посол в Москве граф фон дер Шуленбург официально известил советское правительство о вхождении Чехии в состав Германской империи. 20 марта «Известия» опубликовали ноту советского наркома иностранных дел Максима Литвинова, в которой этот акт был объявлен незаконным. На нейтральном дипломатическом языке Литвинов назвал его нарушением международного права и системы безопасности в Европе. Томас Манн нашел эту ноту превосходной[135].
17 марта в интервью газете «Сент Луис диспетч» он высказался о возможности будущей связи или даже союза Германии и СССР. «Он ясно дал понять, – комментировал журналист, – что это ему бы не понравилось, но указал на внешнее сходство обеих систем, которое могло бы привести к такому событию»[136]. 3 мая 1939 года это предположение писателя частично подтвердилось: Литвинов неожиданно передал свою должность наркома иностранных дел Вячеславу Молотову. Поскольку отставка наркома не завершилась традиционными для советской практики разоблачением и арестом, наблюдателям было ясно, что ее причины лежали за пределами внутрипартийных интриг. Литвинов был евреем по происхождению, и его отставка должна была стать дипломатичным сигналом Гитлеру. Томас Манн записал в тот же день в дневнике: «Снятие Литвинова как радиослух. Мрачные перспективы,
