прочего, изменился сам состав комиссии. В начале 1867 года скончался Гутковский, и Оренбургская степь лишилась своего представителя; Гейнс, выполнив львиную долю работы по составлению Временного положения об управлении Туркестанской областью, согласился принять почетную должность помощника нового туркестанского генерал-губернатора К. фон Кауфмана, что давало ему возможность претворить свои рекомендации в жизнь. Но те, кто пришел им на смену, принадлежали к той же небольшой группе специалистов Генштаба и опытных управленцев с приграничных территорий. Новым представителем Оренбурга стал генерал-майор В. Д. Дандевиль, опытный среднеазиатский деятель, бывший командующий Сыр-дарьинской линией укреплений[107]. Военное же министерство теперь было представлено признанным авторитетом в степных делах, полковником Л. Л. Мейером, который даже написал книгу об оренбургских казахах[108]. По настоянию оренбургского генерал-губернатора Н. А. Крыжановского к ним присоединился еще один военный: генерал-майор Свиты Его Величества Л. Ф. Баллюзек, губернатор Оренбургской области, который независимо от комиссии организовал собственные ознакомительные поездки по провинции[109]. Именно эта группа офицеров в слегка измененном составе отвечала за разработку проекта Положения, разъяснение неясных моментов местным чиновникам и, что особенно важно, за обоснование предложенного ими проекта в специальной записке. В первый день 1868 года Гире преподнес Милютину новогодний подарок: плоды двух с половиной лет изнурительных путешествий и умственных трудов[110]. Но прежде чем принять предложенное Комиссией Положение на законодательном уровне, необходимо было подробно проанализировать предложения и сведения, на которых Комиссия основывала свои выводы. Степная комиссия, безусловно, была исследовательской комиссией; так что же она исследовала? Какова связь между знаниями, которыми она располагала, и предложенным ею законодательным проектом? К 1865 году во всех самых актуальных для управленцев вопросах успели сложиться прочные научные и административные традиции; эти вопросы включали образ жизни казахов, работоспособность реформированных столичных учреждений и дела религиозные. Во всех случаях членам Степной комиссии приходилось выбирать между тем, что им казалось верным, и административной целесообразностью. Знания, полученные от казахских посредников, опубликованные на русском языке либо приобретенные в ходе бесед на местах, стали немалым подспорьем в этом деле – важным, хотя и не решающим фактором в разрешении споров.
Земля и люди: введение оседлости и цивилизации в степи
Главная проблема административной реформы в степи состояла в следующем: возможно ли вообще, в настоящем или будущем, управлять степью способами, привычными для остальной части империи? Должна ли она навсегда остаться отдельной приграничной территорией или может в конечном итоге перейти к гражданственности?[111] Однако сам этот вопрос влек за собой ряд других: могут ли казахи стать цивилизованными, оставаясь кочевниками? Если нет, позволит ли им окружающая среда стать оседлыми и заняться земледелием? А если они перейдут к оседлому образу жизни, кто или что поможет осуществить этот переход и в какие сроки? К тому времени, когда Степная комиссия приступила к работе, научные исследования, из которых она могла черпать сведения, утверждали, что степь представляет собой целостное территориальное образование, по преимуществу вполне пригодное для оседлого образа жизни и сопутствующего ему развития гражданственности. Однако более тонкие вопросы по-прежнему оставались без ответов; здесь как раз и требовалось вмешательство Комиссии.
Из земель, которые должна была изучить Степная комиссия, самой дикой и нецивилизованной считалась степь Младшего жуза, управлявшаяся из Оренбурга и простиравшаяся до берегов Каспийского моря. Это была та самая необузданная, неуправляемая степь, которую описал в своем широко известном отчете А. И. Левшин. Доводы Левшина о природном варварстве жителей Оренбургской степи были достаточно незатейливы. В них просматриваются первые проблески географического детерминизма, вошедшего в моду в радикальных интеллигентских кругах намного позже, в 1860-е годы. По самой своей природе кочевники – не что иное, как скопище проблем для любого государства, которое захотело бы ими управлять: такое убеждение к 1860-м годам было широко распространено[112]. Выжженные солнцем пески и чахлые кустарники Оренбургской области казались бесперспективными для любого образа жизни, кроме кочевого скотоводства. Следовательно, оренбургские казахи, скорее всего, останутся на нынешней стадии своего развития, и царскому правительству придется справляться с ними и усмирять их в меру своих возможностей. Позже военный статистик И. Ф. Бларамберг (1800–1878) с несколько большим оптимизмом, чем Левшин, высказался о возможности воздействия царской администрации на соседей-казахов. Тем не менее его общий вывод не сильно отличался:
Кочевая жизнь есть необходимое следствие главнейшего промысла Киргизов, – скотоводства и общей всем Азиат – цам черты характера – лени и безпечности. – Они не могут никак сродниться с мыслию об оседлом состоянии по двум весьма важным причинам. – Во-первых, сжатые в тесном пространстве, чем бы стали они продовольствовать несметные свои стада, доставляющие им одежду, пищу и все необходимое для жизни; во-вторых, это лишило бы их той подвижности, с которою они теперь могут уклоняться от своих врагов и, наоборот, удовлетворять вкоренившейся в них страсти к баранте [Бларамберг 1848: 91][113].
Природные условия и расплывчато понимаемый национальный или расовый характер говорили против того, что оренбургских казахов можно превратить в нечто отличное от того, чем они были.
В течение многих лет этот образ оренбургской степи и ее жителей весьма удобным образом соответствовал первостепенной цели человека, который ими управлял. Многолетний генерал-губернатор Оренбурга В. А. Перовский (1794–1857) был пограничным чиновником старой школы. Благоустройство и «цивилизаторство» в список задач Перовского не входили. Зато в его планы входила защита границы от набегов: только так, по его мнению, можно было справляться с кочевниками. По сути, его одержимость безопасностью стала причиной того, что он принципиально возражал против разрешения казахам заниматься земледелием даже в тех районах, где это позволяли природные условия. Напротив, он надеялся превратить оренбургских казахов в потребителей российского зерна и промышленных товаров и тем самым «смягчить» их дикие нравы, поскольку набеги на российскую границу перестали бы тогда отвечать их экономическим интересам[114]. Такие задачи хорошо согласовывались с принципом непрямого правления, при котором значительная власть передавалась в руки казахских чиновников при минимальном непосредственном вмешательстве царской администрации в жизнь казахов. В 1850-е годы взгляды ученых на Оренбургскую степь вполне соответствовали скромным надеждам, которые на нее возлагало правительство.
Сибирская степь (где обитал Средний жуз) и Семиречье (территория Старшего жуза) обычно рассматривались как гораздо более перспективные районы для оседлого поселения кочевников со всеми сопутствующими тому цивилизационными преимуществами. Несмотря на наличие в центре региона необитаемой территории, пресловутой Голодной степи, эта местность в целом казалась наиболее многообещающей с точки зрения интеграции в империю и пользы для остальной части последней. Отчасти это было результатом более прямой системы
