власть, стало быть, снять с себя подозрение…
— А заодно избавиться от опасного сообщника. Не удивлюсь, если в один прекрасный день расплачиваться за все их совместные злодеяния придется одному Таджу.
— Все может быть. Коварства у Туркан достаточно.
— Не меньше, чем сластолюбия, — злорадно усмехнулся первый. — Знаешь, какие у нас ходят про нее стишки?
Он нагнулся к самому уху собеседника и зашипел:
Кто пьет вино? Кто сласти ест и плов?
Смазливый неуч! Видно, рок таков:
Глаза Туркан — прекраснейшие в мире! —
Добыча солдафонов и юнцов.
— Опасные вирши, — захихикал тот. — Готов поклясться, что их сочинил Хайям. Но тогда ему лучше здесь не показываться…
— Скажи об этом ему самому, — ядовито посоветовал первый, — потому что сегодня он будет здесь, в этом дворце…
— Ну и разговорчик, — вздохнул Мате, когда почтенные сплетники отдалились. — Кажется, мы с вами попали в самую гущу дворцовых интриг.
— Зато узнали, что незнакомец не обманул нас, — заметил Фило. — Во всяком случае, встреча с Хайямом-поэтом нам обеспечена… Но взгляните на тех скромно одетых людей. Не удивлюсь, если узнаю, что это отец с сыном.
— Да, похожи, — подтвердил Мате. — Интересно послушать, о чем они спорят.
— Прошу тебя, отец, — страстно убеждал юноша, — сделай это. Ты прослужил под началом Хайяма восемнадцать лет, он тебе не откажет.
— О чем ты просишь, неразумный? — отвечал тот. — Хочешь стать учеником навлекшего на себя немилость сильных. Подумай, что ждет тебя?
— Что ждет? Истина! Хайям приобщит меня к своим мыслям, посвятит в тайны чисел и звезд. Не ты ли сам говорил, что нет ему равных в астрономии? Не ты ли с восхищением рассказывал о ночах, которые провел в его обществе, наблюдая за вращением звездной сферы?
— Да, — смягчился отец, — то было прекрасное время. Время маликшахских таблиц. Мы составили таблицы неподвижных звезд, вычислив широту и долготу склонения каждой. И теперь всякий может заранее узнать, где искать на небе любую звезду в любое время года.
— Вот видишь, глаза твои загораются при одном воспоминании об этом. Почему же ты не хочешь, чтобы и мне было чем помянуть молодость?
— Но маликшахские таблицы завершены…
— И что же? Там, где Хайям, всегда найдется достойное дело для человека, который хочет служить науке и людям. Завершены таблицы, но не закончен календарь…
— Ах, не растравляй моих ран, — с горечью перебил отец. — С тех пор как Малик-шах повелел создать новый солнечный календарь, Хайям только и дышал этим трудом. Ему удалось распределить високосы таким образом, что за тысячу лет между календарным и истинным солнечным годом не происходит никакого расхождения. Но он все еще не был доволен и продолжал работать как одержимый. Его не раз спрашивали, чего он добивается. Ведь такого точного календаря не было от сотворения мира! «Точность — не всё, — отвечал он. — Надо, чтобы календарь был и точным и удобным». — «Но чем же неудобен этот?» — вопрошали его снова. «Согласно моему расчету, — отвечал он, — високосные годы повторяются семь раз подряд через каждые четыре года, а на восьмой — через пять лет. Но не всегда это правило сохраняется. Иногда високос с пятилетним промежутком приходится не на восьмой, а на седьмой раз, и это вносит путаницу в пользование календарем». — «Но можно ли добиться, чтобы високосы чередовались равномерно, не поступившись точностью?» — допытывались у него. «Нельзя, — говорил он, — но надо стараться, чтобы расхождение было наименьшим. Хотя бы не более одних суток за несколько тысячелетий». И он продолжал свои поиски, и каждый день приближал его к намеченной цели… Вот какой это необыкновенный человек!
— Ты сам себе противоречишь, господин мой, — улыбнулся юноша. — Может ли отец пожелать лучшего наставника единственному сыну? И может ли он запретить своему дитяти участвовать в завершении самого замечательного календаря в мире?
— О чем ты говоришь? — опасливо зашептал отец. — О каком завершении? Обсерватория закрыта. Хайям в опале. Что может он один — без помощников, без инструментов, без средств?
— А если ему удастся убедить государыню снова открыть обсерваторию? Говорят, для того он и придет сегодня…
Старик только головой покачал.
— Все равно, — заявил сын, — я последую за ним, что бы там ни было.
Дела календарные
— Вот вам и еще один любопытный разговор, — сказал Фило, провожая глазами две степенно удалявшиеся фигуры. — К тому же на сей раз мы узнали, что наверняка увидим не только Хайяма-поэта, но и Хайяма-математика.
— Одно непонятно, — недоумевал Мате, — как они умудрились попасть в опалу одновременно?
— На то они и друзья. Нет, вы мне вот что объясните: неужели календарная реформа Хайяма и вправду так замечательна, как думает этот не в меру осторожный папаша?
— Мало сказать — замечательна. Уникальна. Календарь Хайяма мог бы стать самым удобным и самым точным календарем на свете.
Фило самодовольно улыбнулся.
— Надеюсь, не точнее того, которым нынче пользуются у нас?
— В том-то и штука, что точнее. Принятый у нас григорианский календарь расходится с истинным солнечным годом на одни сутки за 3333 года. А у Хайяма расхождение на сутки должно было набегать за 5000 лет. Так что не закрой Туркан-хатун обсерватории, мы получили бы календарь с периодом в 33 года, в течение которого високосный год неизменно повторялся бы восемь раз: семь раз через четыре года, а восьмой — через пять…
У входа в зал появился зловещий старик в остроконечном тюрбане и широком темно-синем одеянии. Фило уставился на него, как на привидение: чур, чур и в третий раз чур! Уж не звездочет ли это из «Сказки о золотом петушке»?
— Из сказки не из сказки, а звездочет наверняка, — подтвердил Мате. — Взгляните на его халат: ни дать ни взять звездное небо. На груди — полумесяц, на спине — Большая Медведица, на подоле слева — созвездие Рака, справа — созвездие Тельца…
— А где же Солнце? — полюбопытствовал Фило.
— Ишь ты! Солнца захотел, — поддразнил Мате. — Обойдетесь. В 631 году по велению пророка Мухаммеда мусульмане перешли на чисто
